Локи все-таки будет судить асгардский суд?
Шрифт:
И вот царевич показался на горизонте: он приехал в парадном боевом облачении и со свитой, облаченной в блестящие крашенные одежды. Предполагал ли, что его возвращение вызовет всеобщий интерес или же готовился к битве, пускай и словесной? Если бы он только знал, что его не ждет ничего страшного, если бы был готов поверить семье! Но это было невозможно: милого маленького аса поглотил взрослый ётун, и вряд ли его еще можно было спасти от себя самого.
Локи приближался медленно, оттягивая момент встречи. Выглядел он вполне здоровым, но на лице вместо бледности застыла бесстрастная маска, таящая под собой пренебрежение и неуверенность. Раньше сын свободно чувствовал себя в толпе, сейчас же явно тяготился всеобщим вниманием. Взгляды жителей метались между царицей, обычно не баловавшей подданных своим пресветлым ликом, и младшим царевичем, чудесно воскресшим и изменившимся до неузнаваемости.
Царица бросила быстрый взгляд на крышу. По ней прогуливался Гуллинкамби — добрый друг, который никогда никому не желал зла, никогда не выполнял поручений Одина и ни на что не обращал внимания, даже на возвращение сына владыки. Волшебный петух обладал не только разумом, но и мудростью и не вмешивался в дела асов. Другое дело притаившиеся на крыше вороны: в искусстве маскировки Хугину и Мунину не было равных, поэтому никто, кроме царской семьи, не мог их заметить. У них отменный слух, они даже с такого расстояния услышат разговор матери и сына и передадут его Одину. Советники-разведчики! Именно они предупредили, что Локи пересек ворота, и именно они сейчас следят за его каждым шагом, чтобы потом передать свою точку зрения Одину. С тех пор как из собирателей знаний и вестников они стали советниками и шпионами, Фригг сделалась их злейшим врагом. Слишком часто царь Асгарда слушал воронов и не поддавался на уговоры жены. Сейчас же, когда речь шла о Локи, об их сыне, Фригг была абсолютно уверена, что это дело семейное. Никакие вороны и прочие зачарованные звери и птицы не должны вмешиваться. Но она была всего лишь супругой царя Асгарда и имела на него слишком мало влияния.
Наконец, Локи подъехал почти вплотную и спешился. С каким восторгом смотрела толпа на воссоединение матери и сына! Пусть все видят, что в царской семье все хорошо, ничто не омрачает идиллию и полное взаимопонимание. Фригг играла в беззаботность и счастье всю жизнь, с тех пор, как вышла замуж. В ту пору её называли красавицей, и сейчас о ней говорили то же, несмотря на почтенный возраст. Асы будто не видели, что их царица уже совсем не так хороша, как раньше; не видели они и цвета волос Локи: он считался столь же великолепным, сколь и Тор, хотя народная традиция приписывала черные волосы рабскому происхождению.
Локи хорошо знал и принимал правила. Он говорил все, что должен был, но его скованность, страх и неуверенность сквозили в каждом движении и были хорошо заметны той, которая знала его почти с рождения. Фригг не изменилась в лице, но едва удержалась от того, чтобы дотронуться до младшего сына и хоть как-то поддержать, показать, что его страх беспочвенен, его откровенность станет первым шагом на пути к возвращению и прощению, которое, царица не сомневалась в этом ни на мгновение, было самым сокровенным его желанием. Пусть он раскается, вернется во дворец, поближе к ней, подальше от Хагалара, который должен был навсегда исчезнуть из жизни царской семьи еще семь столетий назад. Фригг думала, что он пропал, но, как оказалось, просто затаился, чтобы разрушить мир в тот момент, когда он станет совсем хрупким.
Блудный сын предложил ей руку. Слишком уж поспешно он хотел войти в Гладсхейм, но можно дозволить ему такую малость. Фригг позволила увести себя во дворец и, только оставшись наедине с ним, заговорила:
— Ты хорошо себя чувствуешь? — начала она как можно мягче.
— Конечно. Я здоров, — Локи говорил отрывисто: хотел показать, что полностью уверен в себе, но ложь выходила плохо. — Зачем было вызывать меня во дворец?
— Разделить с нами трапезу, — Фригг вздохнула: сын искал подвох в каждом движении, в каждом слове. Это было невыносимо!
— Я полагаю, что ради этого вы бы не заставили меня ехать так далеко. Вас тревожит что-то другое, верно? — голос Локи стал вкрадчивым. Он смел допрашивать её, собственную мать. Что же с ним случилось, что довело его до такого?
— Ответь! Отец приказал мне явиться, не так ли? Ради чего?
— Локи, — Фригг говорила медленно, так, как говорила обычно с Одином, если пыталась склонить его к угодной ей точке зрения, — ты должен знать, что он хочет помочь тебе. Не заставляй меня убеждать тебя в этом. Просто поверь.
— Значит, приказ, — сделал Локи однозначный вывод. Эти упрямство и скоропостижность выводов так на него не походила.
— Локи, пойми, — ей пришлось призвать на помощь всю выдержку, чтобы в голосе слышалась усталость, а не гнев, — у тебя есть то, чего нет ни у кого ни в одном
мире: моя любовь. Моя и твоего отца. Мы — одна семья. Сделай первый шаг, не скрывай правду.Она говорила и говорила, но понимала, что сын её не слышит, не хочет слышать, не хочет понимать, извращает каждое произнесенное ею слово. Как успокоить его? И возможно ли это? И стоит ли это делать? Локи не отвечал, стоя неподвижно, а потом повернулся к ней спиной и направился к трапезной. Как и тогда на поляне. Обида, боль или гнев заставили его так поступить? Или все они вместе? Что он услышал в безобидных словах, в желании помочь? Фригг многое отдала бы, чтобы понять душу того, кого, как она думала, знала лучше всех.
За ужином все больше молчали. Тор и Локи поздоровались так тепло, будто ничего не было: ни битвы, ни похорон, ни войны. Они сели рядом, но к еде почти не притрагивались. Фригг старалась вести беседу, но её голос тонул под сводами залы, не находя отклика. Молчаливые слуги подавали одно блюдо за другим. Все ели чинно, так, будто с ними за одним столом восседали послы восьми прочих миров. Молчание было напряженным. Фригг и Тор кидали на Одина настороженные взгляды, ожидая, когда ужин перейдет в допрос. Локи ел так медленно, будто опасался, что его отравят. Когда в первый раз поднесли эль, он закашлялся, чуть не пролив драгоценный нектар. Выпил его с большой неохотой, хотя уже много столетий предпочитал его прочим напиткам. Казалось, Локи лучше всех понимает, что случится и чем все закончится, хотя дара предвидения у него не было. Зато он был у Фригг, и если бы она могла контролировать его и вызывать видения, то многое было бы иначе. Один хмурился, явно принимая какое-то важное решение. Неужто он таки решил отступить и послушать воронов, а не жену и сына, и отпустит Локи в деревню, так и ни о чем не спросив? Неужто все усилия пойдут прахом, и любимый сын окончательно сойдет с ума от пытки ожиданием?
Фригг уже готова была спросить супруга о его дальнейших планах, как вдруг он встал из-за стола и жестко произнес, обращаясь как будто к противоположной стене:
— Я хотел бы поговорить с тобой наедине. Идем ко мне, — в абсолютной тишине, не нарушаемой даже дыханием, голос его прозвучал поистине громоподобно, многократно отражаясь от металлических стен и сводов зала.
Локи молча кивнул и встал. Он не побледнел, не пошатнулся, но в глазах на мгновение отразилась решимость. Он словно на бой шел, хотя, кто знает, быть может, это и будет самый настоящий бой?
Один направился в Валаскьяльв — свою собственную башню. Он спиной ощущал прожигающие взгляды жены, старшего сына, воронов. Он знал: птицы давно покинули крышу и летают где-то здесь, в трапезной. Быть может, порхают под потолком, а, может, забились в какой-нибудь угол и наблюдают оттуда. Все близкие остались позади, все смотрели на него. Все ждали его действий, его решений, все толкали его в нужную сторону, но сами не предпринимали ничего, только смотрели. Так было. Так есть. И так будет всегда. На то он и Один Всеотец: он вершит судьбы девяти миров и каждого их обитателя. Но насколько же легче вертеть судьбами тех, кто тебе безразличен, и насколько сложнее управлять теми, кто по-настоящему дорог. Точнее нет, не дорог, скорее ценен. Насколько сложнее вершить судьбы тех, кого некем заменить. Сломать Локи легко, обезглавить его не составит никакого труда, отпустить на все четыре стороны — тем более. Но не для того на него потратили более тысячи зим, не для того обучали всему тому, что положено знать будущему царю… Сыновья Одина должны были стать воплощением его воли, его мечтаний, его желаний. Он готовил их к этому, и потерять создание, которое он пестовал тысячу зим, было бы неразумно. Тем более что оно и само жаждало вернуться домой и заслужить прощение. Один прекрасно это понимал и знал, что в любой момент может дать робкую надежду, что примет блудного сына. Вопрос только в условиях. Но до этого еще далеко. Сперва стоит узнать правду, а потом уже прощать и возвращать в семью по-настоящему.
Один остановился у золотых дверей, ведущих в серебряные покои, и мановением руки отозвал почетный караул. Чем разговор закончится — предположить было невозможно, но никому не нужны невероятные, лживые слухи, порочащие царскую семью. Один собственноручно отворил дверь и вошел в комнату, освещенную десятком факелов.
Локи последовал за ним, инстинктивно приглушая шаги, будто опасаясь, что кто-то посторонний может их услышать, его совсем не интересовало богатое убранство или раскинувшаяся панорама города, почти невидимая из-за ночной мглы. Отец привел его сюда не для того, чтобы показать чарующую красоту ночного Асгарда — его интересовала информация. Информация, которую надо было сохранить при себе любой ценой…