Loving Longest 2

— Он с ними расправиться не хочет, — сказал Маэглин. — Я считаю, у него игра другая, но даст ли Мелькор в неё сыграть — вот вопрос. По виду всё выглядит так, что он действительно хочет отдать Сильмариллы сыновьям Феанора. Он считает, что Сильмариллы ослабляют силы Мелькора и постепенно приводят его к безумию. Учитывая, что они — плоть и кровь самого Феанора, иного и ждать нельзя было. Я бы на месте Майрона тоже искал бы пристойного способа от них избавиться. Если Маэдрос с братьями их получат, они, например, могут попросить Валар, да хоть того же Ульмо, вернуть их вместе с камнями в Валинор (я думаю, что камень, который Идриль отдала Эарендилу, уже там), и там подвергнуть суду какому-нибудь. Ну, может быть, Валар решат их заточить навечно на каком-нибудь острове, кто их знает. А на Мелькора-то это никак не повлияет — он станет ещё могущественнее. Но это по виду, Гватрен. Это то, как он объяснит это Мелькору, если тот спросит, в чём дело.

— При чём тут ключи? — резко отрезал Гватрен.

— Ты тупой или прикидываешься? По мне, так у тебя с мозгами тоже всегда было не очень, но всё-таки подумай хоть немного. Ты же знаешь, что под Ангбандом, в том числе и под тронным залом Мелькора вода. Очень глубоко, конечно, но всё равно это вода. Ты представляешь, что будет с Ангбандом, если Ульмо разрушит тронный зал? Всё же рухнет. И кстати, — он опустил свой голос до шёпота, — не может Майрон не знать, кто такой Гельмир.

— Это всё на Мелькора вряд ли подействует, — ответил Гватрен.

— На Мелькора — да, — сказал Маэглин. — А ты забыл, что тут в подвалах сейчас сотни наших собратьев? В том числе те, кто попал в плен в Гондолине. Они же там утонут или задохнутся. Мне не по себе, что после всего, что они в плену пережили, они будут подыхать такой смертью. Говорят, что Валар могут возродить наше тело с помощью одной лишь фэа, восстановить его по тому, что помнит душа, без матери и отца. Как же они всем этим душам возместят такие муки?

— Это правда, Маэглин? — спросил Квеннар. — Ты действительно… действительно хочешь их выпустить?

— Да, Квеннар. Я клянусь памятью своей матери. Не знаю, что там с клятвой Феанора, но меня действительно в любом случае поглотит Пустота, если я такую клятву нарушу. Обещать даже ничего не буду.

Гватрен протянул ему связку ключей.

Он знал, что тем самым обрекает себя на гибель.

«Ладно, — подумал Маэглин. — Не всё ему я обязан говорить. Про то, что ключи нужны мне ещё и для другого».

Тилион возник из какой-то мелкой расщелины в стене; его белый свет слился с голубым мерцанием надписи. Он презрительно посмотрел на Гватрена и жестом показал ему уйти. Майрон велел Гватрену остаться и послушать их разговор. Гватрену было тяжело и неловко в присутствии сразу двух могущественных айнур. Он забился в угол зала — и пытался представить себе сады Лориэна, то, как лучи лунного света, изливавшиеся от рук и лица Тилиона, перепрыгивают во тьме между чёрными ветвями и полупрозрачными соцветиями.

— Майрон, я даже не знаю, как тебе всё это рассказать, — сказал Тилион. — Я бы не пришёл, если бы мне не… не разрешили.

— Кто разрешил? — Майрон резко отпрянул от него.

— Тот, кто убил Макара.

Лёгкий лунный свет и снежинки ложились на длинные ресницы спящей девочки. Ей не было холодно; на ней было тяжёлое серое платье, тёплое, прочное, на ногах — тёплые, пушистые носочки, на руках — мягкие перчатки без пальцев. Эстэ спала на мягкой серой подушке; рядом с нею вытянулся серый кот — один из её служителей-майар. С виду ей было не больше тринадцати-четырнадцати: белокурая валиэ выглядела так трогательно и беспомощно, что кому угодно — как человеку, так и эльфу, захотелось бы закутать её в одеялко. Правда, такого одеяла он вряд ли нашёл бы: супруга Ирмо спала так много и так редко видела эльфов и тем более людей, что не успела приспособить свой рост к росту детей Илуватара. Её кот мог бы свалить с ног и загрызть любимого коня Финголфина.

— Эстэ, — тихо позвал Тилион.

— Илинсор, — сонно отозвалась она глухим, хрипловатым голоском. — Илинсор, я люблю тебя. Такой тихий свет. Такие ароматные снежинки. Так тихо. Я так рада тебе. Но сегодня твой свет тревожит. Сегодня полнолуние, Илинсор?

— Эстэ, я хочу тебя кое о чём спросить. — Тилион сел на пол рядом и взял её тонкие, расслабленные пальцы. — Ты что-нибудь знаешь о Макаре и Меассэ?

Она застонала, всё её тело дёрнулось; она словно бы пыталась проснуться, но не могла.

— Я… с тех пор я не могу… не могу проснуться, Илинсор, не могу, не могу! Пожалей меня, Илинсор! Не спрашивай!

— Я знаю, что Макара больше нет в этом мире, но где Меассэ? — спросил настойчиво Тилион.

— Она… нет, нет, я не виновата… я не виновата, Илинсор! Я ничего не делала ей!

— О чём ты, Эстэ?

Кот рядом с ней потянулся, заворчал; его мурлыканье стало угрожающим.

— Илинсор, да, Макар погиб, потому что я убила его — я помогла убить его! Ради благой цели я помогла погубить его. Но, Илинсор, Меассэ никто не трогал! Её не было! Её не было никогда!..

Цветущий лабиринт, который возвела для неё Йаванна, вился вокруг Эстэ огромными кустами роз. Когда Эстэ не спала, она могла делать сны реальными. Она шла по лабиринту, и вокруг неё стлался серый туман. Эстэ касалась ветвей и цветов, и они качались, скручивались и превращались, являя странные образы из замыслов Всеотца, которые когда-то видели все Валар. Иногда странная зубастая мордочка могла высунуться из чашечки лилии; иногда чёрные колючие ветви сгибались и дрожали, принимая очертания тел влюблённых; иногда синие лепестки слетали с тонких веток и кружились, не падая, и синева отсвечивала железными доспехами скачущих воинов. Потом всё поглощал серый туман.

Эстэ присматривалась, меняла лабиринт и менялась сама; она то вставала над лабиринтом и вырывала лишнее дерево, откладывая его в сторону, то ложилась на синюю шкурку упавшей, треснувшей сливы, и смотрела вглубь плода: жёлтые волокна превращались в горящие башни Нарготронда, а толстый червь — в дракона. Она перебирала пальцами снизу пластинки ядовитого гриба и слышала странную мелодию, которая —

— Эстэ, где ты? Я столько тебя искала!

Эстэ подняла глаза. На дорожке стояла девочка в чёрном длинном платье; коричневая косынка лежала у неё на плечах, волосы были перевязаны синей лентой. Эстэ оторвалась от гриба и встала с ней вровень.

Повернув голову, Эстэ увидела то, что было видно не сразу, — только если особенным образом повернуть зрение. Как всегда, Ниэнну окружало тёмное облако скорби и страха; в нём судорожно трепетали лимонно-жёлтые молнии. Страх расползался по ветвям деревьев, полз вниз по лабиринту, перетекал на соседние дорожки. Эстэ с любопытством наблюдала, как чернеют рядом ветви, и как среди них начинают тонкими палочками постукивать изогнутые кости, как вытекают из белых цветов чёрные слёзы. Сама земля, кажется, стала слегка дымиться, выпуская дрожащие тени плоских, непонятных тварей.

— Ниэнна, ты опять не в духе, — упрекнула её Эстэ.

— Помоги мне! — Ниэнна схватила её за руку. — Спаси нас! Спаси меня!

Эстэ увидела, что она действительно в ужасе. До этого Ниэнне и так хватало скорби, поскольку она чувствовала все безысходные страдания живых существ в этом мире. Если внимательно посмотреть, можно было увидеть, как к полам её платья цепляются скелетики нерождённых крольчат и оленят, как пищат в её волосах задушенные птенцы. Но теперь она явно боялась за себя.