Loving Longest 2

В тот день Майрон понял — Финголфин слышит его, когда он говорит на валарине, и при этом он принимает его за Феанора. Причины этого он пока понять не мог; он подумал, что Финголфин, хотя и понимает валарин, привык воспринимать его только как нечто, чем занимается Феанор, поскольку сам не осмеливался общаться с Валар на их языке. Сначала это объяснение устраивало его, но потом он начал подозревать, что всё не так просто. Пользуясь тем же способом, ему удалось разбудить сознание у Аракано, говоря с ним голосом Финголфина. Постепенно он научился и говорить с Финголфином голосом Феанора на квенья так, чтобы он и тут принимал его за брата; это было сложно, поскольку собственного голоса, говоря на валарине, он не слышал, и ему ни разу не пришлось беседовать с самим Феанором. В этом ему значительно помог и составленный Квеннаром словарь — и сам Квеннар, бывший учеником Феанора, хотя он делал это и весьма неохотно.

Но сейчас Майрон должен был сделать то, чего боялся — разбудить Финголфина.

Майрону всегда хотелось лично расспросить Финголфина об обстоятельствах рождения Феанора. Он пытался это сделать раньше, но Финголфин недоуменно замолкал, отстранялся, иногда даже как будто бы впадал в беспамятство. Его сознание ощущало неладное: даже во сне он не мог понять, почему брат расспрашивает его о себе самом.

«Хотя, в конце концов, — подумал Майрон, — что он может мне рассказать?».

Финголфин никогда не видел Мириэль. Он достаточно много говорил за время своего сна, и из его разговоров можно было предположить, что Финголфин не знает о жизни Феанора ничего такого, чего не знали бы остальные члены семьи или вообще все остальные нолдор. В отличие от старшего брата и сыновей, Финголфин не общался с Манвэ, Вардой, Ульмо и другими Валар. Он не славился своей учёностью; Майрон усмехнулся, вспомнив, как, по слухам, передавая корону Финголфину, Маэдрос назвал его «не последним по уму в доме Финвэ».

Финголфин был добрым и простым существом; он и в ссору с братом тогда в Амане ввязался из-за чрезмерной любви к отцу, которая была у него не меньше, чем у самого Феанора (теперь Майрон знал это). Узнав, его нельзя было не полюбить. Финголфина все любили.

И именно в этом, как сейчас понял Майрон, и заключалась его самая большая ценность.

— Проснись, — сказал Майрон, и голос его впервые за много веков был тих и печален. — Проснись, любовь моя.

— Фэанаро… — сказал Финголфин.

— Проснись. Я не Фэанаро. Твой брат давно умер.

Финголфин открыл глаза.

Нет, Майрон не надел на него ошейник. Даже это ему казалось порчей. Финголфин понял, что просто привязан к этому ложу: железные цепи, обёрнутые в мягкую ткань, стягивали его грудь, бёдра, руки и ноги.

Он поднял глаза: перед ним стоял кто-то высокий, одетый в чёрное. Сначала в глазах у него мутилось, и он подумал, что это всё-таки его брат — злой, оскорблённый, ненавидящий. Но потом он увидел незнакомца с блестяще-жёлтыми, как осенние листья, глазами, с длинными рыжими локонами, увидел, что под усыпанной рубинами чёрной одеждой — тонкая кольчуга, которую даже его брат не умел бы сковать.

— Где я? — спросил Финголфин.

— В Ангбанде. В моих покоях.

Финголфин закрыл глаза. К этому надо было быть готовым.

— Кто ты? Ты не Мелькор.

Финголфин снова посмотрел на него.

— Догадайся, — сказал тот.

— Ты тот, кого синдар зовут Гортауром.

Гортаур щёлкнул пальцами; послышался приглушённый звон металла. Оковы ослабли.

— Садись, — сказал он. — Сначала сядь, потом можешь попробовать встать.

Финголфин сел на своём ложе; у него сразу закружилась голова и он почувствовал слабость. Одна рука его была до сих пор прикована. Он с удивлением осмотрел свои великолепные, незнакомые одежды. Глядя на блестящий, холодный пол и стены, на которых переливались радужные пятна света, на чередующиеся чёрные и тёмно-янтарные квадраты, и даже на своё платье — яркое, твёрдое, холодное, как скорлупка насекомого, — Финголфин на миг почувствовал себя в другом мире — чуждом, холодным, как сама Пустота, созданном волей и разумом Саурона.

Финголфин сжал свою волю в кулак и пообещал себе, что задаст этот вопрос только один раз.

— Что ты собираешься со мной делать?

— А я не знаю, — сказал Саурон. — Сначала ответь мне на пару вопросов.

— Нет, — сказал Финголфин.

— Я тебе не советую играть со мной в эти игры, Нолофинвэ, — сказал Майрон, — сейчас я могу сделать с тобой абсолютно что угодно. Твоё положение незавидное. После Битвы Внезапного пламени твои сородичи и их союзники проиграли ещё одно, ещё более крупное сражение и потеряли всё, что можно и что нельзя. От ваших городов и замков остались одни руины. Остальных эльфийских владык, в том числе наследников Тингола, истребили сыновья Феанора. Как ни странно, они до сих пор пытаются добыть Сильмариллы, которые находятся здесь, и которые Мелькору, честно говоря, не очень нужны; один, кстати, совершенно случайно попал к твоему правнуку Эарендилу, которому он тоже не особенно нужен.

— Что он с ним делает? — спросил Финголфин.

— А я откуда знаю? Может, от пауков отбивается. Говорят, он сделал себе с помощью Кирдана какой-то там летучий корабль и убил Унголианту. Я читал, что якобы Намо предсказал великую славу неведомо кому и что-то такое хорошее в результате вашего с Феанором исхода в Средиземье. Пока что из хорошего мы имеем горы трупов эльфов, людей, гномов, а теперь ещё и животных и идиота на летучем корабле. Ах, да, есть ещё один идиот — в свите Мелькора. И ещё твой внук от Фингона, Эрейнион, он более-менее вменяем, но он вообще-то не твой внук, а твой дедушка. Ну то есть, — объяснил он, увидев недоумение Финголфина, — говорят, что он — переродившийся отец Финвэ, который не так давно погиб. Ладно, Нолофинвэ, у меня дела; посиди тут и подумай как следует о своём положении, — сказал Саурон.

Финголфин понимал, зачем его оставили здесь одного: ожидание ужасного будущего, осознание своего положения могло подействовать на его душу сильнее, чем настоящая пытка. Финголфин оглянулся по сторонам. Он только теперь заметил рядом хрустальные светильники работы Тургона — только три светильника из пяти, которые он так хорошо помнил по малому парадному залу в Гондолине. Ему стало бесконечно холодно и одиноко: до этого момента он всё-таки надеялся, что сыну удалось укрыться от беды. Уже когда Саурон рассказал ему о том, что случилось за время его сна, он понял, что Фингон не мог пережить чудовищного поражения своих войск. Сейчас он подумал, что если и Гондолина больше нет, и при этом допустить, что Тургон всё-таки выжил, то исходом для него могло быть только безумие.

И уж совсем Финголфину не хотелось думать о том, кого же из его друзей и родичей Саурон назвал «идиотом в свите Мелькора».

«Я не смог проводить в последний путь ни отца, ни Фэанаро… никого из детей. Что же будет со мной… — думал он. — Что это, где же я?..»

Он оглянулся. Один из мастеров-синдар как-то сообщил Верховному королю большую тайну, которую хранил он и некоторые его сородичи: эльфийские зодчие Средиземья иногда оставляли в своих постройках тайные ходы, о которых мог не знать даже заказчик. Такие ходы отмечались крошечными, незаметными для непосвящённых значками. Финголфин обошёл комнату, внимательно оглядев стены. Нет, эту часть башни явно строили не эльфы.

Вдруг снаружи сначала кто-то поскрёбся, а потом в двери неловко, со скрипом, повернулся ключ. Дверь не открылась; тот кто стоял за ней, зачем-то постучал, а потом Финголфин услышал:

— Дедушка, ты как, не спишь?

— Ломион! — воскликнул Финголфин. — Это ты?

Маэглин открыл дверь и нелепо заулыбался, как будто бы пришёл поздравить дедушку с днём рождения от чьего-то имени (однажды его отрядили с таким поручением соученики по школе в Гондолине); Финголфин заметил, что на нём такие же чёрные одежды, как на Гортауре, с эмблемами Мелькора.

«Неужели Саурон говорил о нём?..» — с ужасом подумал Финголфин.

— Ломион, что ты тут делаешь? Откуда ты взялся? И… кто дал тебе ключ?

— Да я тут как бы случайно оказался, — замялся Маэглин. — Приехал как бы утром тут. Сюда. Мимо ехал.

— Случайно? Ломион, не ври мне! — сказал Финголфин. — У тебя чистая обувь, ты мыл волосы от силы пару часов назад! Ты здесь живёшь. Почему? Скажи, я не испугаюсь. Пожалуйста. Ты в плену? И что с твоим дядей Тургоном?

— С ним, в общем, ничего такого, он сейчас как бы в лесу со своим как бы сыном, — промямлил Маэглин.