Ложь
Шрифт:
его, если его общество нам неприятно.
– Но мне было приятно его общество.
– Он – болван, престарелый тщеславный юнец, чванливый хлыщ с проблесками дешевого фило-
софа.
– Ты судишь о нем очень строго. Мне он кажется хорошим человеком, особенно приветливым и
любезным. Порой, когда ты несчастен и бесконечно одинок, становится так хорошо от одной улыбки
и доброго слова…
– Ты жалуешься?..
– Нет, отчего же?.. Не дашь ли мне сигарету?..
– Ты никогда не курила.
– Ну а теперь
ведь не откажешь женщинам в праве курить, как отказываешь им в праве спросить своего мужа, где
он провел всю ночь, пока жена напрасно ждала его.
– Вероника…
– Не беспокойся, я уже поняла, что не должна больше спрашивать тебя об этом, да я и не стану.
Когда ты ушел, я подумала, что ты не вернешься до тех пор, пока не прибудет пирога. И, кстати, раз
уж ты выпроводил месье Бело, думаю, что ты спокойно уйдешь снова.
– Ты глубоко заблуждаешься… Я и не подумаю снова покинуть отель. А если этот старикашка
Бело следит, когда я уйду, чтобы вернуться, то его ждет большое разочарование.
– Это нечто большее, чем просто признательность месье Бело… Ты меня не оставишь, опасаясь
его.
– Я боюсь?..
– Предпочитаешь, чтобы я сказала, что ты ревнуешь?..
– Я ревную?.. К этому дураку?.. К этому старому пройдохе, как, верно, называют его индейцы?..
Нет, Вероника, сожалею, что лишаю тебя иллюзии, тешащей твое тщеславие, но я не ревную,.. ни-
когда не ревновал и никогда не буду.
– Ну, что ж, если быть с тобой откровенной, единственное, что позволяет мне простить некото-
рые твои выходки, так это мысль о том, что ревность заставляла тебя страдать.
– Ну так, не хочешь – не прощай… Мне все равно.
– Ты хочешь сказать, что тебе ничего не важно?..
– Я пытаюсь доказать тебе, что не все мужчины – простые марионетки в твоих руках, грустные, печальные куклы, с которыми ты играешь, приводя в смятение их чувства, сводя их с ума, вырывая их
сердца, чтобы потом отшвырнуть их…
– Деметрио, что ты говоришь?..
– Или привязать к своей юбке, чтобы они прислуживали тебе лакеями, или солдатами, как Хулио
Эстрада, или были верными слугами, как этот бедный дурачок, твой братец Джонни…
– Деметрио!.. И как только у тебя хватает смелости говорить мне такое о них, и обо мне самой?..
Что все это значит?..
124
– Думаю, я выразился предельно ясно… И не говори сейчас, что ты меня не понимаешь…
– Нет. Сейчас я не хочу понимать тебя. Сейчас я не хочу думать, что ты говоришь то, что чув-
ствуешь. Я предпочитаю представлять, что тебе доставляет удовольствие мучить меня, не знаю поче-
му, отыскивая самые жестокие слова, самые горькие сравнения и имена, чтобы как можно больнее ра-
нить меня, попрекать меня поступками, которые я никогда и не думала совершать…
– Нет, Вероника… Я до сих пор не произнес имя, которое
еще может ранить тебя.– Какое же?.. Назови его!.. Скажи сразу, кто это был… Думаю, в этом была причина твоего не
понятного поведения, твоих грубых извозчицких манер…
– Вероника!
– И не только со мной, со всеми людьми, с тех пор, как мы покинули Рио-де-Жанейро… Со слу-
гами, со служащими, с попутчиками, с управляющими агентств, а теперь и с этим бедным месье Бело, который совершил самое большое преступление, приветливо поговорив со мной…
– Все это означает нечто большее, чем просто любезность. Это кофе, шампанское, эти прокля-
тые цветы… Неужели он так обслуживает всех проезжающих?..
– Тем больше причина поблагодарить его за оказанное уважение…
– Уважение… по отношению ко мне его, вероятно, не будет. Два раза я заезжал в этот отель, и
он даже не взглянул мне в лицо. Теперь же он увидел тебя, и с тобой все по-другому. Он – сама любез-
ность, все эти расшаркивания и благоговение… Хорошо еще, что в Порто Нуэво нет ни отелей, ни от-
ставных шансонье, ни презренных поклонников, превратившихся в преданных псов… Там ты будешь
только со мной, одна, понимаешь?.. Совершенно одна!.. Там не будет никого, кто тупо встал бы на
моем пути, защищая тебя.
В исступлении Деметрио яростно обхватил Веронику руками, пылко и страстно сжимая в жар-
ких, обжигающих, испепеляющих объятиях. Их губы так близки, что Деметрио Сан Тельмо не может
сдержаться и целует ее…
– Деметрио!..
Он целует Веронику безрассудно, безумно, целует много-много раз, как будто желая впитать в
себя целую жизнь этих губ и затем в отчаяньи безнадежно отталкивает ее…
– Я – подлый слабак!.. Глупец, дурак!..
– Деметрио!..
Он оттолкнул Веронику так грубо, что она упала на широкую кровать. В порыве охватившей
его страсти, пылающей в его жилах, он делает к ней один шаг, но внезапно останавливается, как мог
бы остановиться перед совершением преступления…
– Ну, нет!.. Нет!.. Ты не окажешься самой сильной!..
– Деметрио!.. Что же ты творишь, Деметрио?..
Шаги Деметрио слышны все дальше от запертой на ключ двери, и Вероника напрасно стучит в
эту закрытую дверь. Она думает, что было бы очень легко закричать, позвать месье Бело, попросить
его о помощи, совсем недавно обещанной ей. Но на губах ее до сих пор горят поцелуи Деметрио, она
все еще думает, что только вспышка ревности смогла заставить его так странно поступить. Вероника
любит его так слепо, она отдала Деметрио свое сердце и свою волю! Две жгучие слезинки катятся по
ее щекам, а ноги вновь несут ее к кровати, на которую он грубо швырнул ее.
– Деметрио, как невыносимо ужасна и странна твоя любовь!
* мачича – бразильский танец испанского происхождения, популярный в начале XX века.