Лучник
Шрифт:
Ниари же, словно утратив все силы в первой вспышке, замолчал, и теперь лишь тяжело дышал, молча, потерянно метаясь на носилках. Глаза его были плотно зажмурены, на лице застыл ужас.
Неуловимым движением, маг поднял сферу безмолвия. После чего положил руку на плечо мальчишке.
— Проснись, — не громко, но властно прошептал в самое ухо.
Ниари крупно вздрогнул всем телом.
И открыл глаза. В них, медленно отступая, колыхался мутный туман паники.
— Что? — судорожно вскрикнул он хриплым голосом и дёрнулся, пытаясь подняться. Потом разглядел склонившегося над ним наставника. И с облегчённым вздохом упал обратно. — Мастер…
— Дыши.
Мальчишка молча хватанул воздух ртом. Медленно не получилось, вздох получился коротким и прерывистым. Однако во всё ещё расширенные зрачки уже потихоньку возвращался разум.
Чуть не захлебнувшись первым вдохом, Ниари закашлялся, вдохнул ещё раз — на этот раз, как и требовал наставник. Грудь, ходящая ходуном, стала подниматься реже, лицо, всё ещё смертельно бледное, наконец утратило гримасу смертельного страха.
Он набрал воздуха ещё раз, глубоко, с облегчением.
И, наконец, начал успокаиваться.
— Молодец. — Маг протянул мальчику стакан воды и помог напиться. — Хочешь рассказать?
Тот вздрогнул и замотал головой. Потом замер… Лицо исказилось, словно от боли. Он изо всех сил зажмурился.
— Родители не должны знать, — почти беззвучно, сотрясаясь и от ещё не отпустившего до конца кошмара, и от немых рыданий, выдохнул он.
— Тебя слышу только я, — качнул головой маг.
Ниари облегчённо откинулся обратно на подушку и долго, прерывисто выдохнул.
Помолчал, тяжело сглатывая. И, после долгого молчания наконец тихо, безжизненно проговорил:
— Мне иногда снится сон, — и в голосе его прозвучала глухая, какая-то совершенно беспросветная тоска, — Я стою, привязанный к дереву. Не могу пошевелиться, не могу открыть глаз. Только слышу звериное рычание, и чувствую страшную боль. Волки. Меня рвут заживо. А я не могу даже закричать… Иногда — просто не повинуется голос. Иногда ощущаю, что горло перегрызено, но почему-то всё ещё не умираю.
Он подавился словами и умолк.
— На самом деле всё было не так, — с почти виноватой поспешностью пробормотал он, едва справившись с дыханием. — Волка убили раньше, чем он успел до меня добраться. Но во сне я этого никогда не помню…
— Продолжай, — маг чуть пожал плечо мальчика, словно придавая ему уверенности и спокойствия, которые помогут выговориться.
Тот рвано кивнул. На его бледном лице всё отчётливее проступала лихорадочная, отчаянная решимость. Пожалуй, даже если бы Эран приказал ему замолчать, тот не послушался бы. Эта тайна, которую он не решился открыть даже родителям, явно мучила его всерьёз. А недавние события стали последним камешком, стронувшим давно держащуюся на последнем гнилом корешке лавину.
— Мы тогда все были не в себе, — виновато, словно оправдываясь, пробормотал Ниари. Или — оправдывая кого-то другого?
Потом болезненно мотнул головой — и торопливо заговорил, словно боясь, что его всё-таки прервут:
— После того, как погибла сестра, слухи о висящем надо мной проклятье превратились в прямые обвинения. Родители не верили. Или, скорее, не хотели верить. А вот Гайр…
***
Дождь пахнет кровью. Ниари стоит на коленях, прямо в липкой грязи, и в оцепенении смотрит на лежащее на самодельных носилках тело. Смотрит — и не верит в то, что видит.
Не может поверить.
В ушах звенит, сводя с ума, страшный крик матери.
Следующие дни помнятся, как дурной сон. Похороны, в одномоментность поседевший от горя отец, белая, как мел, мама, то и дело проваливающаяся в беспамятство и почти висящая на руке зятя. Отчаянные рыдания маленькой Тилле и хмурый, изо всех сил кусающий губы, чтобы тоже не расплакаться, Иллар: «я уже большой, мне нужно быть сильным…»
…Закаменевший, сам кажущийся восставшим из могилы покойником, Гайр.
И — шёпот. Тихий, неумолчный, липкий шёпот, преследующий постоянно, как тень, липким ядом вливающийся в уши:
«Лишённый судьбы…»
«А ведь старейшины предупреждали…»
«Всё он виноват!»
«Помяните моё слово — это не последние похороны, Третий Страж-то за сына горой стоит…»
«Накликали беду со своей жалостью!»
«А этот почему здесь, как вообще его пустили?»
«Третий Страж изгонять не хочет, а другие почему страдать должны?..»
Он пытается не слушать. Не думать о том, что все эти люди правы. Но…
«— Ты доволен?» — жёсткая рука старшего наставника цепко держит его локоть — не вырваться. Он и не пытается. Муторное оцепенение никак не желает проходить, не спешит выпускать его из своих липких сетей. — «Ты доволен, Ниари?»
Тир Хальриад называет его новым — чужим — именем. Не именем: кличкой, позорным клеймом. «Утративший Путь». Он вздрагивает — против воли, хотя, казалось, должен был уже успеть привыкнуть, притерпеться за прошедшие с несостоявшегося имянаречения луны.
Он хочет спросить — чем он доволен? В чём его обвиняют?
Он молчит. Он и так знает, в чём. И старик, не дождавшись от него ответа, продолжает сам.
«— Сегодня твоя сестра. Кто завтра? Племянники? Отец? Гайр? — Беды чужих людей тебя не трогают — пусть так. А как насчёт твоей собственной семьи? Ты готов принести её в жертву своей трусости?»
В груди давит так, что трудно дышать.
Он хочет сказать, что это не его вина. Что он не может отвечать за роковые случайности, даже если их вдруг становится подозрительно много.
«— Что… — с трудом выдавливает он, — Что вы хотите, чтобы я сделал, наставник?..»
Старик мрачно поджимает губы.
«Если бы ты был воином, я бы сказал, что ты должен сделать», — сухо говорит человек, учивший его воинскому Кодексу чести, и он невольно вздрагивает. — «Но ты больше не воин, и такого права у меня нет. Поэтому я прошу: уходи. Твой отец любит тебя и не желает верить, что своими попытками спасти тебя губит и свою семью, и весь город. Уходи из Сапфировой Крепости, здесь тебе не найти учителя. Выбери себе путь, который не требует наставника: стань охотником, или лесорубом — в конце концом, разбойником! Уходи, если не хочешь похоронить всех, кто тебя любит».