Лягушонок на асфальте (сборник)

плиточницы...

А ушел Заверзин потому, что пил запоями. Он мог держаться месяц-два, и тут не было

человека заботливей, нежней, старательней. Но наступал день, когда он оказывался утром

возле круглого и плоского пивного павильона, зовущегося в питейном обиходе «Шайбой».

Обратно он являлся ночью. Чуть тепленький. Едва позвонив в квартиру,

сразу о т к л ю ч а л с я , и Светлана Николаевна, обнаруживая Заверзина под порогом,

торопливо волокла его в кабинет.

Алкогольный вираж Заверзина продолжался не меньше недели. Увещевать и

совестить было бесполезно. Светлана Николаевна выдавала ему на день бутылку

портвейна объемом 0,75 литра, и он, довольный, оставался дома. Иначе он, если бы его

закрыли в квартире, сорвал бы замки и сбежал в «Шайбу».

Пил он глоточками, лежа на тахте «при параде»: в праздничном костюме, в

нейлоновой сорочке с черным галстуком, в чешских мокасинах. Отнюдь не из-за того, что

страдал в это время бессонницей, он неутомимо читал: разряжал тоску по книгам.

Отхлебнет портвейна - и дальше читать или тормошить голубоглазого сиамского кота

Мишку. Престранный был этот Мишка! Ел только сырую треску. Другой рыбы и всякой

прочей еды ему на дух было не нужно. Даже от сливок морду отворачивал. В дни, когда

Заверзин ублажался вином и книгами и когда Светлана Николаевна с Тамарой всего лишь

на минутку заглядывали к нему, Мишка неотлучно находился при нем. Заверзин

бодрствует, и Мишка недремен, Заверзин прикорнет, и Мишка забудется, да не как-нибудь:

сидя у хозяина на груди, уткнувшись лбом в лацкан пиджака. Зато уж ценил Заверзин

Мишкину привязанность! По шторам взбирается кот на карниз - хоть бы не сорвался,

дерет обшивку на тахте - ладно, не на век покупали, возьмется руки ему царапать -

пожалуйста, паши до крови.

Догадываясь, что противен жене и дочери во время запоя, и сознавая, что доставляет

им тяжелые нравственные страдания, Заверзин наконец-то решил освободить их от самого

себя. Взял Мишку и ушел, а немного погодя уехал на строительство рудообогатительного

комбината. Впервые он понаведался на бывшую квартиру именно в тот день, когда туда с

цветами и коробкой конфет явился Перевозчиков, чтобы выразить матери признательность

за спасение: она излечила его от туберкулеза. А Вячеславу казалось, что он явился для

знакомства с Тамарой. Светлана Николаевна, похоже, не хотела сходиться с

Перевозчиковым, пока он не о п р е д е л и т с я п о о т н о ш е н и ю к Т а м а р е .

Тамара сердилась: мать должна любить только ее отца, никакого другого мужчину в

доме она не потерпит. Тамара была в том возрасте, когда чувство родителей друг к дружке

представляется вечным. Не тут-то было: мать упорно не соглашалась, чтобы Заверзин

вернулся к ним, хотя он и перестал пить после того, как белая горячка довела его до

психиатрической клиники. И пришлось Заверзину ехать обратно в Краснояшминск, а

Тамару Светлана Николаевна будто бы отправила к своим родителям во Фрунзе.

Вячеслав считал Перевозчикова невольным виновником Тамариного

скоропалительного замужества и своего горя. Как до службы в армии, так и теперь

Вячеслав относился к Перевозчикову надменно. На его «здравствуйте, Слава»,

произносимое тоном невинного человека, который еще и умеет прощать презрение и

несправедливость, Вячеслав отвечал откидным движением головы, словно находился в

долгом нырке и рывком выбросился из воды, чтобы не погибнуть от удушья.

И вот этот самый Перевозчиков появился у Ксении в квартире и попросил Вячеслава

отвезти Тамаре резиновые ботики, джинсы и теплый свитер.

Хотел Вячеслав сказать, что все у него с Тамарой, что она еще почище Светланы

Николаевны будет, да передумал. Перед кем распахиваться, в ком искать сочувствия?!

– Ладно, несите шмотки.

26

Поезд, на который он сел, обиходно называли т р у д о в ы м . Изначально трудовой

служил для перевозки рабочих и пригородных крестьян. Теперь он возил еще и дачников,

ягодников, грибников, охотников, а в зимнее время - лыжников. Вагоны были

перевалистые, с массивными скамьями и узкими проходами. Голоса отдавались в вагонах,

как в горных ущельях. Приноравливаясь к странному резонансу, люди разговаривали тихо,

сторожко, шепотом, но тем не менее нежелательная громкость скрадывалась слабо. Так

как Вячеслав не собирался глазеть в окно и прислушиваться к чужим разговорам, он

нахлобучил на глаза кепку, а уши заслонил пиджачным воротником. Однако, вопреки

своему желанию, он слышал, о чем толковали на ближних скамьях. Картавая девушка,

вероятно студентка, восхищалась тем, что в Англии любой колледж может иметь свои

оригинальные учебники, написанные собственными преподавателями. Другая девушка,

она ездила в город, чтобып р и б а р а х л и т ь с я к свадьбе, но ничего необходимого не

смогла купить, в подробностях рассказывала встреченным ею поселковым соседям, по

каким магазинам околачивалась целых полмесяца, и время от времени на пределе

отчаяния повторяла: «Чего надо - нет, чего не нужно - полным-полно». Ее слова не

остались без отзвука. Кто-то сварливо пробурчал, что некуда деваться от тряпичников и

тряпичниц: куда ни зайдешь, в учреждение ли, в автобус, в театр, - везде только про обувь

на платформах, про дубленки, про мохер... Кто-то подивился ее упорству:

– С такой настойчивостью не мудрено пробиться в космонавты.

А кто-то третий подвел итог невестиным исканиям!

– Напоминаю лозунг: «Шейте сами».

Гидротехник, ехавший в колхоз, чтобы наладить поливальную установку, потешал