Лягушонок на асфальте (сборник)

своих спутников байкой о старой доярке, которая, подвыпив, гоняет коров по выгону.

– Кураж ей положен: кормилица наша.

– Молодых надо залучать. Желают сельским трудом заниматься - вот вам коттедж со

всеми причиндалами, включая телевизор, вот автомобиль, вот бетонка до города.

Ничто из разговоров не затрагивало Вячеслава. Душа его, в общем-то, осталась в

прежнем состоянии отчуждения от всего на свете. Разве что по ней на мгновение

пробежал чуточный ток беспокойства. Вячеслав взволновался, что после Тамариной

измены его переживания в основномз а м ы к а ю т с я на ней, да в связи с нею - на самом

себе. Так безумно, так чудовищно сузить мир людей до одного-единственного человека. И

стать таким безразличным к природе.

Чуть позже под воздействием раскаяния он обернулся в детство. Как он любил траву-

мураву! Такая в ней ковровая мягкость. Похолодает - она тепла, наподобие овечьей

шерсти, жарко.
– она прохладна! А как он любил ее цвет - микроскопический, бело-алый,

красный, голубенький! Воробьев, которых он беспощадно стрелял из рогатки, стал

обожать из-за травы-муравы. Заметил: сбиваясь к осени в стаи, они кормятся на траве-

мураве. И щиплют прежде всего не что-нибудь, а цвет. Лакомый он для воробьев, как для

него земляника. Да только ли травой-муравой и воробьями завораживался он?!

Бронзовками завораживался, когда они наперебив с пчелами и шмелями накачивались

нектаром на розовых гроздьях кустарника козья борода. Кротовым озером завораживался -

берега вокруг озера в холмиках, нарытых кротами. Однажды Леонид завез его сюда на

мотоцикле - маленьких чибисят показать, и Вячеслава до того поразило озеро, что все лето

ежедневно ходил на Кротовое, хотя туда и обратно было двадцать километров. Многим

притянуло его Кротовое: качкими мхами, шоколадными початками рогоза, которые

красиво выделялись в воздухе над водой, как трубы мартенов на чистом небосклоне,

игривыми ондатрами, весело плюхавшимися с высоких кочек, прозрачными стрекозиными

личинками - они беспонятливо шарашились под водой на стволиках и листьях камыша.

Но, пожалуй, ничто так сильно его не приманило, как звуки над озером. Он заслушивался

сыпучим шурханьем растительности, трескучим бормотком чирушек, цвиньканьем

трясогузок, лаем сычиков, буханьем выпи, угрюмый крик которой всегда был с возвратом

и производил такое впечатление, будто кто-то рывками дул в горло огромной пустой

бутылки. Врастая слухом в эти звуки, он улавливал в них оркестровую слаженность и

примечал самые легкие из них, меленькие, иглистые: потинькивание куличков, слюдяной

шелест стрекозиных крыльев, стрекот резцов ондатры, перестригающей листья

ежеголовки. Да и позже обычно так было: он всласть запечатлевал природу, постройки,

людей, пока не узнал о Тамариной измене. Она, нет, всеопутывающее чувство к ней

подорвало в нем интерес к миру. Разве бы он ехал сейчас на поезде, закрыв глава, горестно

угнувшись, пробуя не слышать людских разговоров.

Нет-нет, не итожить. Пускай все течет, как течет. Реки редко меняют русла. Реки не

думают, куда им течь. Любовь или то, что мы подразумеваем под нею, - хитрая ловушка

для деторождения, действующая при помощи каких-нибудь генетических сил тяготения

или биологической гравитации. А, дуралеску! Отдаться во власть чувств. Слушаться

интуицию, одну интуицию.

27

О спину Вячеслава, одетого в зеленую энцефалитку, терся чехол с двуствольным

ружьем. Так как в лесу мелькали в качающемся полете птицы голубиной величины, он

было подумал, что не мешало бы собрать ружье, но вспомнил, что взял его в сердцах,

подчиняясь настоянию матери.

– Поохотничай. Тетерку подшибешь, повезет - глухарика. Счас глухарик в Сибири у

нас на листвень садится, веточки общипывает. Может, там листвень растет?

Вячеслав сказал матери, что ему противно убивать и горько слушать ее: в какую

уменьшительно-ласкательную оболочку ни упаковывай кровавый смысл, он от этого

добрым не станет.

Устя рассердилась на сына. Чего он к ней придрался? Все твари на земле созданы для

людей. Никакого греха в том нет, чтоб подстрелить птицу. Грешно лебедя убить: у него, по

поверию, человеческая кровь. Остальную птицу бей. Испокон веку люди мясом кормятся.

Его отец если мяса не поест, то сыт не будет. Опять же мясо самое экономное из продуктов

и здоровье хорошо поддерживает. В таком газовом городе, как их, на овощах быстро

протянешь ноги.

Возражать Вячеслав не стал. Хоть он и взял ружье, его негодование долго не

унималось. Через практическую убежденность матери он вдруг постиг закоренелую

человеческую несправедливость: то, что люди считают преступным по отношению к себе,

они почему-то не находят опасным, дурным, предосудительным по отношению к другим

живым существам.

Это рассуждение представлялось Вячеславу бессомненным. На земле есть

вегетарианские народы, а также группы людей и просто отдельные лица, не посягающие

на чью-то жизнь, будь то сверчок, гюрза, тапир или кит. Но в оценке его ума, носящей

всеохватный характер и не подразумевающей, что никто не поддается абсолютизации, не

было ничего опрометчивого: эта оценка была естественной для Вячеслава теперешнего

развития, как естественно для человека то, что в своих даже самых проникновенных

выводах он всегда не столько глубок, сколько ограничен; как ни странно, это и сохраняет

за ним возможность серьезней мыслить и не извериться в неиссякаемости собственной