Лягушонок на асфальте (сборник)

прекратилась. Неужели заметили? Нет, идут! Заметили бы - стали. К прежним звукам

прибавилось тупанье шагов. Пронесло: мимо протупали. Ох, невезение! Стали. Уж

наверняка заметили. Не ворохнуться. Дрыхну, как солдат в пустой казарме. Погоди! А и не

заметили! Томка обратила внимание спутника на красочную осину. (На «вы» называет, на

«вы»! Не охмурил, значит!)

Спутник согласился, что осина красочная, и уточнил: свекольная вперемежку с

баклажанным и лимонным. И сразу же забыл об осине и потащил свое:

– Тамариск, я читал тебе («На «ты», негодник, называет») любовные стихи Лорки,

пронизанные восторгом. Есенин еще умел так обнажать интим. Но главные стихи у Лорки

трагические, доведенные до непроглядности. Смрад костров инквизиции быстро

рассеивался, а впечатление от костров инквизиции прожигало столетие за столетием.

Настигло оно и Лорку. («Малый не без ума. Старшекурсник, поднахватался».) Мы

склонны переоценивать влияние современности на формирование человеческой натуры и

очень недооцениваем влияние истории. Имеется наука: психология войны. Пора

возникнуть науке «психология истории».

Тамара подбодрила спутника:

– Создавайте. Вы сумеете создать. Как бы кто не опередил.

– Никто не опередит. Правда, идей не таю. Имеются перехватчики самолетов.

Имеются в гораздо большем количестве и перехватчики идей.

– А вы не рассказывайте.

– Не имеет смысла, Тамариск. («Что еще за Тамариск? Фамильярничает... История,

психология...») Постепенно все идеи постигает участь денег: они становятся

общеупотребительными. («Взгляну-ка я на этого притвору. Изображает щедрость....

Жадюга - точняк. Томка уши растопырила, наверно? Падко бабье не умничанье. А на что

не падко? На звания падко. «Он офицер!», «Он директор!», «Он секретарь!» На

обеспеченность падко. «Квартиру, машину, радиокомбайн!..») Так что, Тамариск, идею не

положишь на личную сберкнижку. Да, Тамариск, я удалился от Лорки. Слушай

трагические стихи, доведенные до непроглядности: «Крик оставляет в ветре тень

кипариса. (Оставьте в поле меня, среди мрака - плакать.) Ведь все разбито, одно молчанье

со мною. (Оставьте в поле меня, среди мрака - плакать.) Тьму горизонта обгладывают

костры. (Я же сказал вам: оставьте, оставьте в поле меня, среди мрака - плакать.)»...

Поэтическая тьма, Тамариск, ослепнуть можно. Нельзя такие стихи писать. Душат

упадничеством. В трагических стихах должен оставаться выход к свету. («Все-то

определил с точностью до миллиграмма. Кому лучше знать, что нужно, а что не нужно,

поэту или тебе?»)

Таиться он больше не хотел. Перекинулся на спину. По тому, что Тамара вздрогнула, а

мужчина по-жонглерски быстро убрал ладонь с ее плеча, Вячеслав понял, что они

услыхали шум травы. Когда они повернулись, он уже вскочил на колени. Вскинутое над

собой ружье держал за шейку ложи.

– Славик!
– испуганно воскликнула Тамара.

Он молчал, не улыбался, толкнул вверх двустволку, чтоб указательный палец очутился

подле спусковых крючков.

Она еще пуще испугалась. Но продолжала изображать восторг:

– Как с неба ты!

– Из рая на лету выпрыгнул!

– Почему на лету?

– Земля-то летит с атмосферой. Дышать там нечем. Дай, думаю, посмотрю, как Томаха

в деревне помогает убирать урожай.

– Горло заболело, была температура.

– Температуру, конечно, согнали?

– Норсульфазол меня спасает. Повезло, что у Григория Михайлыча оказался.

Познакомься с Григорием Михайловичем. Декан нашего факультета. Кандидат

педагогических паук. Читает педагогику и психологию.

Вячеслав оставался на коленях в той же подозрительной позе со вскинутым ружьем.

Знакомиться он не хотел. Зато Григорий Михайлович, хотя Тамара и не представила ему

Вячеслава, изъявил желание познакомиться. Правая рука Вячеслава была занята, а левую

он ему не протянул.

– Левой здороваюсь с друзьями.

– Я вам не друг и не недруг.

– Самый, может, злостный недруг.

– Я докажу, что это не так.

Неожиданно для себя Вячеслав оказался на ногах. И поднял его на ноги Григорий

Михайлович: подхватил под мышки и поднял рывком.

– Недруга бы держал на коленях, - торжественно сказал Григорий Михайлович.

Декан, декан, а спортивен, да и силач: хоп - и поднял. И недурен собой. В черных

волосах сизые пряди, лицо мулатски-коричневое, ямку на подбородке словно сверлом

вдавили. А смотрит, как охмуритель!

– Работать, значит, горло болит, а прогуливаться - здорова?

– Ваш, Тамара, товарищ-то - морализатор.

– Хотя бы.

– Не по возрасту и не по положению.

– Особенно не по...по...ложению. На вас можно межконтинентальные ракеты возить, а

вы прогуливаетесь. Совесть...

– Молодой человек, что бы вы понимали в совести!

– Пожилые крестьяне убирают куузику, ваши студентки убирают...

– У меня был обширный инфаркт.

– Работать нельзя, а пить можно?

– Пить?!

– Пить коньяк.

– Имеете доказательства?

– Славик, умоляю! Григорий Михайлович - наш руководитель.

– В Целиноградской области я раскидывал кучи пшеницы, чтобы не сгорели, с

доктором технических наук. Интеллигенция там вкалывала - будь здоров!

– Интеллигенция не обязана заниматься не своим трудом.

– Ага, интеллигенция не обязана?! Раз вы - мозг, измениате положение.

– Изменишь... В колхозе имеется картофелекопалка. Пользоваться не хотят: половину,

дескать, засыпает во время падения с решетки.