Любовь хранит нас

Я не в настроении и на взводе, готов крушить, ломать, кромсать. Или пусть он так пока считает и не расслабляется с принятием окончательного решения о моем крестном отцовстве для дочурки!

— Ты что, обиделся, старик? — Морозов ухмыляется и кривит рожу. — Твою мать, что за херня, Смирнов? Окстись и, как говорят, побойся Бога.

— Я ждал хоть какого-нибудь сообщения. Блядь! Целых три дня! Ты хоть бы пукнул в трубку что-нибудь одухотворенное. Я…

Морозов, приоткрыв рот, с большущим удивлением, заглядывает через мое плечо:

— И ты решил позвать для усиления давления на нас с кукленком моего отца?

Дядя Юра все-таки приехал? Охренеть! Спасибо, спасибо, Господи, спасибо! Значит, и сегодня повезло, ну, как в Париже! Быстро оборачиваюсь, а потом возвращаюсь к гоп-компании, ухмыляюсь и с наглой рожей Зверю злобно выдаю:

— Страшно, Максик, стало? Папа сейчас тебе устроит порку. Увы, козел, без эротизма — не дождешься. Отдерет тебя при всем народе, как пацана, за то, что друзей за шестерки держишь и вспоминаешь о таких, как я, лишь тогда, когда у тебя какая-нибудь очередная засада или золото-кукольное безумие взыграло. Пользуешься, блядь, и даже не стесняешься. Велихов, брат, прислушайся сейчас к моим правдивым словам! Выкладываю, как на духу, без подвоха!

— Смирнов, ты заболел? Что не так? Не придешь в себя, к дочери не подпущу, даже не надейся! Я тебя предупреждаю! — крутится вокруг себя. — Гриша, иди на хрен отсюда. Отец приехал. Твою мать! Что у них произошло?

Что не так? Ты еще спрашиваешь, брательник? Я тупо струсил, как зашуганная каким-то хреном глупая девчонка! Прости меня, что сейчас на тебя перекидываю свой негатив, но я отца родного испугался! Отца!!! Своего! Того, которого любил со дня моего рождения, на которого смотрел, как на Бога, с которым впервые свои пацанские проблемы по-взрослому обсуждал, потом по разработанному им же плану уверенно решал; с которым выкуривал по утрам и натощак две, как мама говорит, смертельные сигареты; который про всех моих школьных девчонок знал, который покрывал меня перед мамой, когда я немного подшофе с гулянок возвращался, который научил водить машину, который… Сука! Однозначно. Я просто, как говорят, зассал. Причина — Оля Климова! Безуспешно пытался поговорить с ним на гребаной неделе все семь плодотворных дней — как с понедельника завелся, открыл облаву на таинственную незнакомку, так до выходного дня безмолвно и дотянул. Сегодня воскресенье, а это значит, что уже завтра шкатулка с ее секретами для меня заглохнет, больше не услышу скрипучую мелодию или четкий восточный ритм. Отец постоянно спрашивал, что меня беспокоит, что я без конца при встрече с ним, как задыхающаяся на суше рыба, рот свой открываю, но не издаю ни звука:

«Если есть проблемы, сын, то я хотел бы знать о них заранее. Лешка, что с тобой? Скажи же, блядь! Мать, кроха, Тонь, иди сюда, родная. У нас какие-то проблемы? Что с ним? — Все, как обычно. Нормально! Да вроде нет!».

Он отметил мое спонтанное заикание, стойкую неуверенность в пользовании речевым аппаратом, слишком неадекватное, как для меня, молчание, и наконец, посоветовал обратиться к афазиологу, если у меня с не пойми каких херов возникли вероятно неврологические, ну очень непредвиденные, проблемы с речью. На этом все! Но к завтраку я стал стабильно задерживаться, потом основательно опаздывать, а на финал просто перестал на кухню в его присутствии выходить. Хочу теперь съехать к себе — хватит, нагостился в отчем доме. Отчаянно, до беспокойных ног и появившейся опять бессонницы. Но вот никак не соображу, с чего лучше начать? Блядь, как же было дело?

Батя попросил помочь с оградой на могилу — я помог, базара нет. Мать умоляла о поддерживающем социально-адаптивном дружеском общении — я начал с Климовой о жизни говорить, развлекать, придумал наши встречи. Ну, а теперь, когда помощь нужна «Алешке» все слились и заткнулись в тряпочку — молчат и не отсвечивают, лишь:

«Кроха, что с ним? Я не пойму! Сын, сука, скажи просто, что у тебя случилось?».

— Привет, братва, — Шевцов всегда на позитиве, когда детки не доводят до белого каления. — Макс, Гриша, и наш великий, первый, но младшенький Смирнов…

Блядь! Приплыли, дядя Юра. Я — Алексей! Запомните, в конце концов.

— Пап, все нормально? Как мама? Что-то случилось? — Морозов в самом деле офигел от неожиданного визита.

— Все отлично, что даже страшно, Макс, — Юрий Николаевич переводит на меня свой взгляд и осторожно кивает, показывая, что мне однозначно пора с ним для приватной беседы на выход.

Это ведь я его позвал, а он, как верный раб своей профессии, гарантировано приехал!

— Макс, как моя пуговка? Растет бубочка? — присев пятой точкой на стол, скрещивает на груди руки. — Что жена? Как себя чувствует?

Максим от этих вопросов словно расцветает — сразу видно слишком любящего отца и такого же мужа:

— Отлично. Боимся сглазить. Ночью есть проблемы, но мы с Надькой чередуемся, то она, то я. А так, конечно, аппетит у моих девчонок отличнейший…

— Еще бы! Ты, сын, не филонь! — Шевцов крутит головой вправо-влево, затем отдергивает съехавшие наперед погоны, а потом почти шепотом сдает меня. — Леша, а что у тебя случилось? Ты хотел поговорить? Со мной? Уверен, что отцов не перепутал?

Морозов тут же переводит на меня свой яростный, но недоумевающий, взгляд и делает безумно страшную ряху — я чую, он подсыплет яд в мою еду и даже глазом не моргнет. Вот так Звереныш отомстит за то, что я перед отцовским приездом со злостью высказал ему.

— Юрий Николаевич, есть несколько вопросов. Если Вы не возражаете, конечно?

— Ты меня в ранг генерала, что ли, возвел? До этого момента я был задирой, был дядей Юрой, думаю, что и старым козлом называли меня все эти выжившие герои, но, чтобы так, по имени-отчеству. Тогда, наверное, пойдем? — он встает и рукой указывает наше с ним общее направление. — Личный разговор будет?

— Пап, может чего-нибудь поесть?

— Ты? — Шевцов на меня оглядывается и вздергивающим жестом подбородка спрашивает, я отрицательно мотаю головой. — Макс, если не затруднит, то один кофе без сахара. Лады, сынок?

Зверь улыбается и мне тут же задает вопрос:

— Леш, мир? Слышишь, Смирняга? У нас все а порядке?

Шевцов широко открывает рот:

— Вы тут посрались, что ли? Была драка? Жаль, что я к финалу подошел, — сально ухмыляется. — Ладно-ладно, Макс, Надежде передавай огромадный привет. Заедем послезавтра, Марина хочет потискать крошку, а я как раз с дежурства отосплюсь. Идем, — он берет меня за локоть и тянет в общий зал. — Что случилось, Леш? Твой звонок, если честно, напугал меня.

— Нет-нет, Юрий Николаевич…

— Я сейчас вломлю тебе. Заткнись, а? Не беси меня, ей-богу.

Завожу старый формат нашего обычного с ним разговора:

— Юр, мне информация нужна. Знаю, что поступаю очень плохо, задолбанно-задрочено неправильно, но, блин, выхода иного не вижу. Мне нужно знать! И очень-очень срочно! Сегодня! Завтра будет уже поздно, я могу не сдержаться и устроить мировой бардак!

— Отцу, по всей видимости, стоит волноваться, — со вздохом обреченно выдает.

— Нет-нет. Это вообще не связано с городским правопорядком. Личное, не знаю, семейное… Я просто уже голову себе сломал.

— Скажем так, — он отодвигает стул, присаживается и указывает рукой на место напротив себя, — садись, сопляк, и выкладывай. Что с отцом?

— Вот с ним как раз проблема…

— Заболел? — Шевцов таращит на меня глаза.

Я падаю на стул, тут же встречно отвечаю и чуть ли не плюю через левое плечо:

— Нет. Юра, вообще не об этом речь. Просто холодно, северный полюс, адский ветер, температура — минус сто, — перегибаюсь через стол, скрещиваю пальцы в ручной замок и, опираясь на бескультурно разложенные локти, подтягиваюсь к лицу Шевцова. — Хочу узнать больше об одном человеке, о женщине, о девушке. Мне…