Любовь и ненависть

Я не хотел его обидеть, но он, кажется, обиделся, потому

что сказал:

– "Сынки" - это не просто дети высокопоставленных

отцов. "Сынки" - это дети состоятельных плюс плохих

родителей, именно плохих, имеющих дурную привычку

забывать поговорку: "Из грязи да в князи", забывать, где и

когда они родились, в какое время, в какой стране и в каком

обществе живут.

Широко размахивая руками, вбежал Марат, с ходу

сообщил:

– Сейчас на Невском двух матросов, нашего курсанта и

армейского сержанта задержал за неотдание чести. Матросам

и курсанту сделал внушение, а сержанта сдал

подвернувшемуся патрулю.

– Браво, Марат. Ты проявляешь первые признаки

командирского характера, - с иронией заметил Валерий.

И Марат это отлично понял. Он скривил тонкие губы,

приподнял узкие брови и нехотя отозвался:

– Я просто выполнил устав.

– Что это ты вдруг об уставе вспомнил? - подначил

Валерий.

Ох, уж этот Панков, привяжется, точно комар, и никак не

отмахнешься. Лучше не замечать его: пожужжит и перестанет.

Я спросил Марата о Спартаке.

– Да, неприятная история, - ответил он с легким

сочувствием.
– Жалко парня. Не мог уж потерпеть несколько

дней.
– А ты думаешь, не наскандаль он сегодня - все сошло

бы? - Ну, все-таки офицер...
– ответил Марат, не договаривая

фразы.

– Тем более, - вставил Валерий уходя.

– Ну, словом, черт с ним, не нам болеть за его судьбу.

Есть папаша, мамаша, наконец, начальство - пусть

разбираются, - сказал Марат с небрежной и веселой улыбкой.
–

А мы сегодня веселиться будем. Эх, Андрюша, день какой! А

ты киснешь в казарме и даже не подозреваешь, что Ирушка

сегодня на вечер придет не одна.

– А с кем же? С Зоей, конечно, - равнодушно ответил я.

– И ты не рад?

Марат сел на свою койку напротив меня. Глаза у него

были счастливые. Они блестели, и мне не хотелось его

огорчать, но притворяться я тоже не мог, поэтому ответил

коротко, но тем тоном, в котором рядом с отказом стояла

искренняя признательность за "заботу" обо мне:

– Нет, Марат.

– Очень жаль. Чудесная девушка и от тебя без ума.

– Без ума она может быть. Но я в этом, уверяю тебя, ни

капельки не повинен.

На вечере Ирочка Пряхина затмила всех девушек. Я

мысленно назвал ее королевой бала. Белое платье,

схваченное голубым поясом, придавало ее тонкому стану

удивительную стройность, гибкость и какую-то чарующую

легкость. Приподнятый воротник своими строгими линиями

очерчивал ее красивую шею. Она танцевала с Маратом,

облаченным в черную новенькую тужурку, сверкавшую золотом

погон. Этот контраст белого и черного создавал особую

прелесть. Они постоянно находились под обстрелом многих

десятков глаз. Я любовался ею, как любовался морем в день

первого знакомства, и мне казалось, что здесь на вечере, да

впрочем, только ли на вечере - во всем Ленинграде, а может, и

в целом мире, - нет девушки интереснее и милее Ирины

Пряхиной. Хотя за мир не ручаюсь, а Ленинград-то я как-никак

знаю.Я танцевал с Зоей. Она расспрашивала, куда я поеду

служить. Сказал - не знаю: о своем рапорте с просьбой

направить меня на Северный флот умолчал. Зачем ей об этом

знать?
– У вас усталый вид, - заботливо сказала мне Зоя и

предложила посидеть, Мы ушли в фойе, сели на диван в

укромном местечке. Мне это относительное уединение не

нравилось: я не знал, о чем буду говорить. Выручили Ира и

Марат. Они появились неожиданно, я уступил Ирине место, а

она, сверкая счастливой улыбкой, вдруг оповестила бойко и

торжественно:

– Внимание, сейчас будут вручены подарки.

Она открыла сумочку, достала конверт, и мы увидели

фотографии, те самые, что были сделаны пять лет назад на

даче. Я не ожидал такого сюрприза и был, естественно,

обрадован. Мы тут же достали авторучки и, сделав надпись на

обороте, обменялись карточками.

Марату я написал: "Море любит сильных, смелых и

честных. Будь достоин этой любви". Тогда мне казалось, что в

этих простых словах кроется другой, тайный смысл. А может,

мне в тот вечер просто хотелось говорить о любви и само

слово "любовь" доставляло особенное наслаждение. Ирине я

написал: "Дорогой доктор! Человек - это самое великое

создание природы. Любите человека, оберегайте его".

Не знаю, что ей Марат написал. Мне же он написал не

так, как хотелось, до обидного легкомысленно, словами

популярной песенки: "На память о службе морской, о дружбе

большой". И размашисто расписался.

Зато Ирина написала по-своему кратко, просто и тепло:

"Милый Андрюша, будь счастлив!"

Не всякий умеет желать человеку счастья так искренне.

Марат с Ирой вскоре ушли, а мы с Зоей остались сидеть

на диване. Она спросила, почему я такой невеселый. Я

пробовал возражать.

– Но я же вижу!
– убеждала она.

– Это вам кажется. Вы не знаете меня, - не сдавался я.

– Да, верно, я вас не знаю, - скромно согласилась она и,

состроив мечтательно-печальные глазки, сообщила: - А Марат

сделал Ирушке предложение.

Меня точно по голове чем-то тяжелым и мягким

оглушили.

– Когда? - выпалил я и тут же добавил деланно-

равнодушным тоном: - Она, разумеется, согласна?

– Представьте себе - нет, попросила на год отсрочку.

Впрочем, - поправила Зоя, что-то смекнув, - это пустая