Любовь и ненависть

вперед по предполагаемому курсу "противника", к месту его

обнаружения самолетом.

Идем малым ходом, тщательно прощупывая море.

Акустики молчат. Наконец голос впередсмотрящего:

– Справа по носу зеленое пятно на воде!

Вижу. Ярко-зеленое, с переливами изумруда, точно

дорогое покрывало, ветром унесенное в море, оно плавно

качается на поверхности. Это пятно поставил самолет-

разведчик, указав место обнаружения лодки. Далеко позади

остался третий корабль. Я боюсь потерять уверенность в себе

и в своих подчиненных. Присутствие на корабле беспокойного

адмирала действует на меня угнетающе.

Все дальше и дальше от берега, очертания которого

постепенно тают, идем к северному горизонту, где плещется

океан. Молчат акустики, молчат офицеры, молчит адмирал,

нервно двигая сильными челюстями. Я избегаю его угрюмого

взгляда, он - моего. Чем он недоволен? Словно угадывая мой

вопрос, он говорит сам себе:

– Упустили.

Говорит тихо, отчетливо, и это сухое свистящее слово

неприятно скребет по душе. Неужели и впрямь упустили лодку

"противника"? Но когда и как она могла пройти не услышанной

нашими акустиками?

И вдруг тревожный голос Струнова:

– Слышу шум винтов.

Я бросился к акустику. Со второго корабля сообщали, что

и они получили контакт. Выходит, Марат обманул нас, вернее,

пытался обмануть. Выходит, напрасно сторожит его третий

"охотник" там, далеко от нас, у затопленного корабля. Но каким

образом лодка оказалась здесь, почему она неожиданно

изменила курс в противоположную базе сторону?

Двумя кораблями выходим в атаку.

И опять никаких результатов.

Адмирал кричит в бешенстве:

– Акустики дают неточные данные, рулевой не

выдерживает заданный курс, минеры опаздывают сбросить

бомбы - вот вам причина непопадания.

А с третьего корабля дают семафор: "Лодка начала

движение, выхожу в атаку".

Что за чертовщина: и там лодка, и здесь лодка. Выходит,

их две?

Инофатьев сначала криво улыбается, затем срывается со

своего стула и бежит в рубку к акустикам. Переключает

аппараты с одного режима на другой - и оба показывают: под

водой идет лодка. Никаких сомнений. Правда, ведет она себя

несколько странно: после атаки вдруг повернула на 180

градусов и взяла курс на северо-запад, в океан. При этом идет

на большой скорости, необычно большой.

С третьего корабля дают семафор: лодка "поражена".

"Поражена"? Значит, там определенно есть подлодка? А

что же тогда здесь?

Адмирал смотрит на меня строго, вопросительно, и в

глазах его беспокойное недоумение сменяется тревогой.

– Это не наша лодка, чужая лодка, - отвечаю я на его

бессловесный вопрос. - Она идет на большой, необычной

скорости.

– Атакуйте ее! - приказывает адмирал, а на лице

невозмутимость, как у человека, который привык всегда

считать себя правым.

– Учебными?

– переспрашиваю я.

Он метнул на меня гневный взгляд, будто я сказал

непоправимую глупость.

– Ну конечно учебными. Там Марат. .

Последние слова сорвались у него случайно. Я понял это

по тому, как сильно и быстро закусил он посиневшую губу.

Мы бросились в атаку, выпустив по лодке большую серию

глубинных учебных бомб. С напряжением ждем условных

пузырей. Напрасно. Лодка увеличивает скорость, идет по

прямой, все мористее и мористее. Скоро кончатся наши

территориальные воды.

Я посмотрел назад, где на горизонте виднелся третий

"охотник", и увидел рядом с ним всплывшую подводную лодку.

Немедленно запросил командира корабля сообщить, кто

командует "пораженной" им подводной лодкой. Там, наверное,

немало удивились такому запросу, но ответили точно:

"Капитан-лейтенант Инофатьев". Указывая глазами назад, в

сторону базы, я довольно грубо сказал адмиралу:

– Марат там. А здесь чужая лодка. Разрешите боевыми?

– Еще раз учебными, а если не всплывет, боевыми.

Его глаза сделались круглыми и какого-то

неопределенного цвета, в них мелькнуло сомнение,

запоздалая вынужденная осмотрительность, исчезла

всеотрицающая упрямая уверенность.

Территориальные воды остались позади, мы вошли в

открытое море. Ждать не пришлось: показался перископ,

боевая рубка, корпус.

Это была не наша, чужая подводная лодка. Едва всплыв

на поверхность, она начала посылать в эфир истерические

вопли открытым текстом: в нейтральных годах в таком-то

месте настигнута русскими кораблями, которые угрожают ей

оружием, и полным ходом уходила в океан на северо-запад, не

обращая внимания на наше требование остановиться.

Впрочем, командир ее отлично знал, что советские моряки не

станут нарушать международных правил судоходства:

находясь в нейтральных водах, хотя и невдалеке от советского

берега, он чувствовал себя в безопасности.

Я ждал, что адмирал и на этот раз произнесет

неприятное, свистящее слово "упустили". Но он этого не

сделал. Не сделал и я. Вид у адмирала был оторопелый и

отчужденный. Должно быть, он только-только начал отчетливо

понимать смысл случившегося и внутренне боролся с фактами

– не соглашался, отрицал, не признавал. Ему было трудно

смириться с тем, что произошло, трудно было признать это

непоправимым.

Вернувшись от адмирала, я встретил на корабле

Валерия Панкова. Он был бледен и возбужден, пальцы его

слегка дрожали, по лицу бродили беспокойные тени. Говорил

отрывисто, с силой выталкивая угловатые, обрубленные слова:

– Марат хотел отличиться. Вот и отличился, заварил