Любовь и ненависть

то выдвинула ящик стола, и я совсем случайно увидел

лежащую там прямо сверху фотографию молодого моряка. В

душе сразу родилось нехорошее чувство, даже два -

любопытство и нечто похожее на ревность.

Мне предложили посмотреть семейный альбом. Во

многих домах так принято занимать гостей. Вскоре Нина

Савельевна куда-то ушла, а я, захлопнув альбом, попросил

Марину показать мне карточку, которая хранится в столе.

Марина не сделала удивленного лица, не спросила, откуда я

знаю об этой фотографии: кокетство, очевидно, было чуждо

ей. Отгоняя неловкость, девушка с откровенной улыбкой

спросила:

– Она вас так интересует?
– и достала фотографию.

С карточки на меня смотрел незнакомый флотский

лейтенант.

– Почему вы ее держите взаперти?
– спросил я.

– Как-то так, сама не знаю почему, - смутившись,

ответила Марина.

– Кто это?

– Вы его не знаете. Просто один знакомый. Он покинул

Завируху незадолго до вашего приезда.

– Вы его любили?

– Не знаю. Я была тогда девчонкой, в десятом классе

училась. Мы с ним встречались и мечтали... Это были

несбыточные мечты.
– И вдруг расхохоталась мне в лицо: - Вы

словно ревнуете.

– Похоже на правду, хотя мне и самому немножко

смешно.

Она стояла рядом со мной, ее рука, крепкая и широкая,

совсем не такая, как у Ирины, лежала на столе. Я как бы

невзначай положил на нее свою большую руку и посмотрел ей

прямо в глаза, доверчивые, ищущие какого-то очень важного

ответа.

Она не позволила мне приблизиться, требовательно и

ласково приказала:

– Сядьте.

Не повиноваться было нельзя.

– Расскажите о себе.

– Что рассказывать?

– Почему вы здесь один? Ни с кем не встречаетесь? Вас

называют убежденным холостяком.

– Тут две неправды. Во-первых, я встречаюсь. С вами,

например. А во-вторых, я холостяк без убеждений...

Глаза ее, в которых светился ясный ум, строгие,

властные глаза улыбнулись.

Вечером в клубе офицеров мы смотрели выступление

флотского ансамбля песни и пляски. Потом у моря слушали

шепот волн.

Держась за руки, как дети, мы спустились по скалам к

самой воде, отступившей от берега во время отлива на

несколько метров. На берегу ни души.

Марина поднимала камешки и бросала их в дремавшее

море, точно дразнила его, нарушая дремотный покой. Оба мы

молчали.

Утонув в застывшем море, солнце оставило на северной

части неба багряный след. Он не угасал, а разгорался. Ночь

приближалась к концу. Пора было расставаться.

Случилось это как-то очень естественно, само собой: я

поцеловал ее. Она рассердилась или сделала вид, что

рассердилась, быстро оглянулась. Нет, никто не смотрел на

нас, если не считать просыпавшихся чаек. Она сказала,

впервые назвав меня на "ты":

– Иди, тебе нужно выспаться.

– А ты?

– Мне что, я высплюсь. А сейчас хочу здесь побыть одна.

– Посмотрела мне в глаза, попросила почти умоляюще: - Ну

иди, иди же.

Я стоял, не двигаясь и не отпуская ее рук.

– Пойдем вместе?

Она посмотрела на меня и покачала головой.

– Закрой глаза. А теперь открой.

Я охотно удовлетворил ее просьбу. Она подошла ко мне

вплотную, с преувеличенным интересом всматривалась мне в

глаза. Снова приказала:

– Еще закрой и не открывай, пока я не скажу.
– И вдруг

быстро и горячо поцеловала меня в губы. Прежде чем я успел

опомниться, стремительным прыжком взметнулась на скалу и,

не оглядываясь, бросилась к своему дому. Остановилась у

крыльца, помахала мне рукой.

Придя в свою каюту, я первым делом спрятал в стол

фотографию Ирины. Я должен был это сделать.

Глава четвертая

Пряхин еще не уехал, а Инофатьев уже прибыл в нашу

Завируху. Правда, пока что это был только Инофатьев Второй.

О его приезде я узнал от адмирала Пряхина.

– Прислали на мою голову родственничка, - мрачно

ворчал Дмитрий Федорович. Чувствовалось, что командир

базы недоволен приездом зятя, но расспрашивать его о

Марате было неудобно.

Вечером я встретил Марата в клубе офицеров. Он был

назначен командиром учебной подлодки, в ожидании которой

слонялся без дела. Внешне он сильно изменился: располнел,

даже обрюзг, под глазами наметились подтеки. Во всем его

облике была какая-то нарочитая развязность.

– Вот и я к вам угодил, - весело сообщил он, слегка

пожав мою руку.
– Прямо по этапу, вроде как в ссылку.

– В ссылку посылают провинившихся, - напомнил я.

– Само собой разумеется, - подтвердил он без тени

раскаяния или сожаления. И с той же развязной

откровенностью стал рассказывать то, о чем его не

спрашивали: - Фортель у меня получился. В "Поплавке" по

случаю нашего флотского праздника здорово набрались.

Понимаешь, "Двин" шампанским запивали... Я был на своей

машине. Со мной приятель - цивильный один, ну и две

приятельницы.
– Он подмигнул.
– Ехали по городу, нарушили

правила движения, милиция сцапала нас. Я сгоряча нанес

постовому физическое оскорбление, и по этому поводу раздули

кадило. Старик мой рассвирепел, обещал выпороть и отречься

от меня. Грозили судом чести, кончилось дело ссылкой на

Север.

– Кстати, ты это запомни - здесь не место ссылки, - не

удержался я.

– Один черт. Мне все равно. Как-нибудь утрясется-

отстоится, а там видно будет!