Любовь моя

— Говори только за себя, — безликим глухим, каким-то деревянным голосом отозвалась из-под подушки Жанна.

— Анюта, да ты далеко не безнадежна. Я-то, грешным делом, полагала, что твой интеллектуальный багаж оставляет желать лучшего, и даже свыклась с этой печальной мыслью, а ты, оказывается, раньше просто в молчанку играла.

— Давай, продолжай свои обличения! Стой на своем. Только обойдусь я без твоей «трогательной» заботы, не стану с тобой замиряться, — капризно, совсем как ребенок, огрызнулась Аня, вызвав улыбки присутствующих.

— Думаешь, спор — не мудрый шаг с моей стороны? Ой, погибаю от стыда! — нервно рассмеялась Инна.

— Таков твой встречный дипломатичный шаг? Думаешь, твои выступления — рафинированное театральное действо? Этот спор, в данном случае, — обыкновенное излияние желчи, самая что ни на есть примитивная потребность выплеснуть злость, — вяло отреагировала Жанна. Она устала пререкаться.

— И то какая-то польза, а то ведь тоска — хоть вешайся. Зачем воздвигать себе препятствия, если требуется расслабиться? — Инна вернула на лицо «дружелюбную» улыбку и подумала раздраженно: «Я к вам в гости не набивалась, не напрашивалась. С Леной приехала встретиться».

Похоже, слова Жанны нисколько ее не тронули.

«Так-таки не признала своей вины», — усмехнулась Лена и шепнула на ухо подруге:

— Не пережимай. Ослабь хватку. Зарой топор войны. Это не причинит вреда твоему самолюбию. Куда проще мысленно обнять всех спокойным взглядом и улыбнуться. Когда улыбаешься, не так страшно».

«Голос Лены на этот раз прозвучал резковато или мне это только показалось? Что до моей мнительности… Есть таковая. Последнее время она разрослась непомерно. Не осилить мне ее», — в мыслях не пощадила себя Инна.

«Наверное, предполагая со стороны Жанны неожиданный подвох, Инна не продолжила наскоки. Решила «сработать под наивную», «сыграть в дурочку». Ну, это куда ни шло. А насчет расслабления… Она всерьез так не думает, просто из вредности пустыми словами бросается», — оценила Лена наступление подруги и тихо попросила:

— Ляг, не мельтеши перед глазами.

«Оскоромилась, как говорит Жанна, прикоснувшись к этой… гидре. Откуда в Инне такая махровая черствость? Свалилась на мою голову. — Аня нырнула под одеяло. И уже там осудила себя горько и бесповоротно: «А я-то хороша! Уступила натиску отрицательных эмоций. Связалась с ней. Прилюдно позволила себе истерику. Где моя деликатность?» И в тот момент она, хоть на миг, но пожалела, что осталась ночевать в обществе Инны, хотя это получилось чисто случайно.

«Совсем как малые дети! Чем серьезнее споры, тем смешнее на них смотреть», — подумала Лена.

Аня завозилась на матрасе, сердито бурча себе под нос: «Куда таблетки сунула? За дурною головою…»

А Лене вдруг припомнился случай.

«Я досрочно сдала сессию и без предупреждения приехала к Инне, чтобы помочь ей с курсовым проектом. Шла пешком по широкому шумному проспекту, радовалась встрече с дорогим городом, с приветливыми людьми. И вдруг, буквально в двух шагах от себя, увидела Инну, стоящую ко мне спиной. Я чуть не наткнулась на нее. Инна насмехалась над молоденьким щупленьким, деревенским парнишкой, вернее, над его белым пуловером домашней ручной некачественной вязки, с явно женским рисунком: не то в цветочках, не то в паучках. Молодой человек обидчиво, но гордо сообщил, что это подарок любимой девушки. Но в его лице уже появилась некоторая растерянность. Он смущенно оглядывался на проходящих мимо людей, он злился. В глазах стояли готовые в любую минуту брызнуть… мужественные слезы оскорбленного до глубины души совсем зеленого, неопытного влюбленного.

Я представила себе его невесту: такую же дробненькую: маленькую, худенькую, голубоглазую; честную, искреннюю, простоватую, и уже готова была броситься на защиту паренька. Но этого не потребовалось. Инна вдруг резко выпрямилась и громко произнесла: «Молодчина! Таким и оставайся. Никогда не слушай сплетников, пошляков и охальников. Я завидую твоей девушке». И пошла, не оборачиваясь. Лицо юного влюбленного сияло.

И я не торопилась догонять подругу».

18

Лена решила, что разговор на тему писательства больше не возобновится, но он снова вырулил на проторенную дорожку. Сквозь дрему она услышала наставительное замечание:

— …Писатель, как и ученый должен быть ответственен за то, что творит. Бернард Шоу говорил: «Жизнь есть жертва во имя идеалов»… Помнишь поэта Межирова? Так и он…

— …Устыдилась самой постановки вопроса?

— Может, и Иисуса признаем коммунистом? А что: давай, была ни была!

— Инна, ты забываешься! Иисус — не предмет для спора и насмешек. Ради всего святого, прекрати! — взмолилась Жанна. — Никто так и не отучил тебя от неприятной привычки давить на людей. Не сгораешь от стыда за себя в приличной компании?

— А ты, похоже, на религию как на наркотик подсела. Я же от нее психологически отшатнулась еще в детстве. Видела слабость церкви. И теперь ей до меня не достучаться. Между прочим, с писателями люди часто разговаривают как со священниками. Не происходит ли здесь утраты полноценного звучания религиозного слова, не лишается ли оно из-за этого непосредственной связи с Небом?

— Дразнишь? Полнота звучания? Не мне судить, но и не тебе.

— …Меня больше волнует «укрощение» языка, рвущегося в пошлость. Есть категория людей, которые, не стыдясь серости своей жизни, бравируют грубостью и бестактностью.

— И тем самым портят гениальность нашей национальной природы? Или породы? А может, загладим свою вину тем, что сейчас же займемся переустройством мира?

— Инна, твоя философия не подводит тебя? Жанне трудно тебе отвечать. Ты ставишь ее в положение, какому не позавидовал бы сам царь Соломон. — Лена шуткой попыталась урезонить подругу. Кроткая лучистая улыбка на миг осветила ее усталое бледное лицо.

— Ты о том, что один дурак может задать столько вопросов, что и сто умных не ответит? — рассмеялась Инна.

Подруга не ответила.

«Лена остается невозмутимой в самых неловких ситуациях из любви к подруге или по причине воспитанности? Я в основном вижу только ее понукающие и останавливающие Инну жесты. Если говорить начистоту, у меня так и чешется язык напомнить ей, что у ее подруги нет ничего с ней общего. Многое меня удивляет в отношении этой странной пары. Кем они приходятся друг другу? Почему Инна, признавая превосходство Лены над собой, не теряет такой, с моей точки зрения, порочной «индивидуальности», как мания диктаторства? Поразительный, непостижимый микрокосмос их дружбы! И еще: почему Лена безнаказанно позволяет Инне подшучивать над собой и даже огорчать? Собственно… так часто ведут себя родные сестры, а Инну воспитывал «женский батальон». Я бы не позволила себе острить в адрес своей лучшей подруги и тем более поносить ее.

За что Лена обожает Инну? Между ними существует сильнейшее притяжение, природу которого они и сами объяснить не могут? Понимаю, их с детства связывает глубокое чувство душевной близости. Но ведь оно тоже на чем-то должно базироваться! — недоумевает Аня. — Может, я никогда по-настоящему не умела дружить, потому и одинока?»

— Лена, удели мне минуту твоего драгоценного времени. Я же для тебя, из добрых побуждений дискутирую. «Не отталкивай руки тебе протянутой». Так, кажется, говорится в Писании Божьем? Не так уж часто по жизни нам предлагается помощь… И вообще, с какого перепугу я должна замолчать? Ты считаешь, что говорить тебе с самой собой такой умной полезней, а главное, интересней? Не лучше ли нам всем «слиться в творческом экстазе»? — Инна снова завелась. — Одна ты принимаешь более взвешенные решения? Не играешь перед собой. Если испугалась, значит испугалась. Не надо делать мужественное лицо. Если разозлилась — выпучила глаза. Да?