Любовь моя

Почему я психую? С какой стати я должна обижаться на Инну? Может, совесть упрямо приказывает ей остановиться, и она уже сама жалеет о содеянном? Знать бы наверняка, тогда это быстро загасило бы мое раздражение. В последнее время в лице Инны появилось что-то трагическое. Оно, конечно, и мне «не до победных реляций», — печально закончила Аня свои расхристанные рассуждения недавно услышанной и понравившейся фразой. Ей казалось, что она очень характеризует ее неуверенность в общении со взрослой аудиторией.

Но грустные мысли не оставили Аню: «Не умею я скрещивать копья. Киры мне сейчас не хватает. В наших с Инной спорах она всегда служит чем-то вроде буфера или демпфера. Без нее мне Инну не остановить, не переплюнуть. А стоит ли плеваться? Во всяком случае, я первой не стану начинать. И все же «раззадорились» мы все сегодня сверх всякой меры. Не кончилось бы скандалом».

«Между ними завязался «милый», ни к чему не обязывающий разговор, и при этом обе стороны сохраняют весьма приятное выражение лиц. Инна без раскаяния признает за собой авторство любой безрассудной фразы, и на всякий пожарный случай под рукой держит их предостаточно. И Аня в своем стремлении сделать «как лучше» перебирает всякую меру. Окажись такая возможность, и Жанна не преминет без колебаний воспользоваться таким же методом, если даже для этого представится не самый подходящий момент. Где же снисходительность к слабостям друг друга? А я вменяю себе в обязанность холодного критика, но никак не громоотвода. Считаю своим долгом изучать, анализировать. По ходу размышлений мне приходят на первый взгляд разумные мысли, а на самом деле — нелепицы, — и в свой адрес проехалась Лена. — Свихнуться можно от такого винегрета информации и чувств, да еще на сон грядущий. Похоже, он-то у меня сегодня накрылся. Совсем зациклились девчонки. (Лена для разрядки, для снятия усталости и раздражения иногда позволяет себе мысленно употреблять смачные словечки из лексикона подруги.) Перевозбудились, не желая того, добивают меня. То та, то эта. Меня изводит головная боль, предательски стреляет позвоночник и нестерпимо ноют колени. А… все едино!»

Лена с трудом разлепила глаза, узкими щелками проступавшие из припухших век, и посмотрела на подруг. Пространство вокруг, будто не имея границ, заколыхалось густой аморфной массой. И движения Лены сделались более вязкими. Она с трудом поменяла позу, расслабилась… и будто исчезла для себя самой.

— Устали мы, пора по углам, — отважилась заметить Аня только для того, чтобы избежать неловкого молчания.

«Перескакиваем с предмета на предмет, потом возвращаемся к ранее упомянутому или уже обсужденному. То одна тема влечет нас за собой, то другая. И все они разветвляются, растекаются. Я путаюсь в беспорядочном разговоре. Он давно бы заглох, но Инна всех баламутит. И спор снова вспыхивает. Ни компромисса, ни капитуляции не признает. Недостаточно строго себя судит. Голова от всего этого кругом идет. Да и Аня чересчур активна», — недовольно забухтела про себя Жанна, задремывая и временами всхрапывая под тихие и нежные всплески Аниных рулад, перемежающихся с неразборчивым уже не осознаваемым бурчанием.

*

Лена приоткрыла глаза и невольно вслушалась в то, о чем шепчутся Аня с Жанной. «Проснулись, не засыпали?» — не поняла она.

— …Да нет же, прогремел во всем мире. Заставляет смеяться над тем, над чем смеяться не принято: над болью, над жестокостью. Как можно над этим шутить? Мистическое смещение реальности? Парадоксальная психология?

— Он гениален в смысле перевертышей. Это когда добрые намерения как бы переворачиваются и превращаются в ужасные. И тотчас видно как меняется человек под влиянием обстоятельств. На контрасте суть яснее. Очень жизненно и раскованно пишет, не заблуждаясь относительно человеческой природы. Явно не идеалист.

— Собственно, ничего удивительного, многие гадкие дела творятся под ложной маркой добра. Только ведь смеяться над этим как-то не хочется. Жалко несчастных, страдающих от этих завуалированных лозунгов лжецов.

— В том и состоит талант писателя, что он заставляет гомерически смеяться по совершенно неожиданному поводу.

— Ну, не знаю. В цирке тоже многие смеются над тем, как падают клоуны. А я не могу, мне их жалко, хотя знаю, что там всё в шутку. А в произведении всерьез… Вот и пусть смеются те, кому смешно, а мне этого жестокого смеха не надо.

— Я не навязываю тебе своего мнения.

— Нет, ты мне что-то чуждое пытаешься внушить.

— Какое яростное неприятие эстетики смеха сквозь горькие слезы! Оно свойственно только «титанам мысли»… Не горячись. Весь мир его признает, а ты… так самая умная и чувствительная.

— Я знаю, что клоун — это умный дурак. Помню, неприятное, но сильное впечатление на меня произвели слова знаменитого клоуна Полунина, что у дурака больше возможностей быть счастливым. Задуматься заставили… И все же поговорим, когда прочту.

— Ты бываешь строптивая.

— Хочешь меня укротить?

— Укрощение, как правило, процесс обоюдный, — примирительно сказала Жанна.

— Сбила меня с мысли. Так вот… я тебе по телефону обозначу свое мнение, а если захочешь, в письме подробно изложу. Думаю, в ближайшее время дам о себе знать.

— Я бы предпочла…

«О ком это они? Монотонный голос Жанны навевает на меня сонливость. Это хорошо», — подумала Лена, уплывая в темноту. Противный скрип за стеной на несколько секунд вырвал ее из тяжелого забытья, но сонная одурь снова повисла над нею и окутала усталую голову.

19

— Помнишь, ты по телефону говорила о романе? Я не могу не спросить о…

Лена тяжело прикрыла глаза. Инна забеспокоилась: вопрос не к месту?

После некоторого молчания Лена заговорила раздумчиво, но совсем не о том, что интересовало подругу:

— Когда я опять начала писать, то будто возродилась, помолодела. Моему сознанию открылось очень многое. Я как в детстве вновь остро почувствовала красоту природы, радость жизни. Я слышала песни ветра, ощущала аромат цветов, восхищалась чистотой и праздничной голубизной неба. Я стала ярче воспринимать любые проявления жизни. Земные картины внезапно наполнились мощным содержанием, после болезни ускользавшим от моего измученного суетливого разума. Я почувствовала невесомость! Я летала, попав в мощный поток положительных энергий!

Я будто заново обрела тонкое владение поэтической образностью: находила прекрасные слова и фразы. Меня охватывали необъяснимые насыщенные и глубокие чувства. Я упивалась ими. Меня распирало от радости, возбуждения и восторга. Писательство доставляло огромное, ни с чем несравнимое удовольствие. В такие моменты я забывала о семье и работе. Иногда у меня бесконтрольно «срывало крышу» и я не могла остановиться: всё писала и писала. Я то закапывалась в рассуждениях и уходила в бесконечную глубину, то растекалась вариантами. Я купалась в эмоциях, чувствовала себя взмывающей птицей! Жаль, что редко позволяла себе так расслабляться. Работа отнимала много сил. Писала от случая к случаю. Не думала, что это временный подъем, а то бы все силы бросила на творчество.

— Сейчас в нашей жизни не так уж много событий, от которых мы получаем положительные эмоции, за которые можно было бы ухватиться и крепко держаться. Тебе надо было срочно бросать работу и посвятить себя писательству.

— Знать бы… Писала и Хемингуэя вспоминала.

— Он говорил, что искусство помогает человеку разобраться в глобальных коллизиях жизни и в вечных бытовых проблемах.

— Нет, другие его слова. О том, что искусство должно помочь человеку понять радость жизни. Писала и роняла счастливые бескорыстные слезы. А потом я снова попала в больницу, туда, где соприкасаются начало и конец, жизнь и смерть… И теперь такие моменты возникают не часто. Жизнь дается один раз, а удается еще реже… Духовная жизнь — главная радость и счастье человека. Эйнштейн говорил, что «радость видеть и понимать — самый прекрасный дар природы». Я бы добавила: и уметь доносить и дарить эту радость другим. А мы размениваемся на быт, на всякие мелочи. Не бережем драгоценное время, отпущенное нам для реализации вдохновения и развития таланта. Понимание этого приходит слишком поздно. Мало я осчастливливала читателей фейерверками радости. Упустила время, не наверстать. Но претензий никому, кроме себя не предъявляю.

— Духовную пищу не всякий желудок переваривает. На этот счет существуют другие мнения? Я открыта к общению, — заметила Инна. — Когда есть много о чем жалеть, больше ценишь то, что удалось. Ты же, наверное, считаешь, что после прочтения твоих грустных книг современные дети и взрослые начинают понимать, что они счастливые? И даже отверженные — детдомовские — не чувствуют себя одинокими.

— Да, я так думаю. И это только один из положительных аспектов общего результата влияния моих книг, — подтвердила Лена.