Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

А как же Христос-искупитель, расплачивавшийся за наши общие грехи своими страданиями у всех на виду? Может, его тоже… осмеять? Осуществляется «траверсия величия» зла? (раскачка) В их христианской религии… явная дивергенция (расхождение) с нашей. Понимаю, у них примат силы, наглости и лжи. И они как бы рефреном идут через всё творчество Чаплина. А вот эпизод со слепой девушкой у него почти по-нашему вышел. И все-таки его герой больше играет доброго человека, чем им является.

По Чаплину получается, что герой — это не обязательно первооткрыватель чего-то хорошего, защитник, спаситель. Он тот, кто что-то делает лучше всех, лучше других. Гитлер или просто злой начальник… тоже ведь в чем-то, где-то… И невозможно купировать. Это и отвращает, —

неуверенно, но совсем без смущения сказала Аня, непосредственно обращаясь к Лене. (Перед ней она не стесняется быть в чем-то несведущей?) — Герой Чаплина такой щуплый, субтильный… но не такой уж и жалкий. Может, он своей игрой именно этого и добивался? Справедливости ради я должна признать, что проделывает он свои трюки гениально! И все же для меня комик — это смесь юмора и еще чего-то… трогающего душу. Он обязан вызывать любовь и сочувствие. Смех должен быть грустно-радостным, но не злым и жестоким… Иначе он мне душу надрывает. Может, для понимания каких-то тонкостей мне не хватает мудрости?

— Анька, да у тебя, похоже, на всё особый взгляд! Молодец, — одобрила скромницу Инна.

— Я расту в своих глазах.

— А я-то думала, что нас с тобою роднит? — рассмеялась Инна.

— С каждой твоей похвалой мой нос задирается все выше и выше, — усмехнулась Аня.

— По мне так Чаплин чистый, светлый. В защиту великого артиста напомню тебе мою любимую фразу Чаплина: «Жизнь — это трагедия, когда видишь ее крупным планом, и комедия, если видишь ее издали». А твой феномен я объясняю просто: ты чужие беды воспринимаешь, как свои, близкие. Учись удалять их от себя, — посоветовала Жанна.

— Не получится. Такова моя натура.

— Я тебя насчет Чаплина не одобряю, но понимаю. Причина этой нелюбви кроется в основном том, что патологическая жалость к его герою в тебе побеждает восхищение артистом, и ты не можешь полюбить его легко и радостно, — объяснила Жанна. — Смещай акценты в сторону главного.

— Наверное, поэтому я и цирк не люблю?

— Конечно. Я сама, когда смотрю с внуками на воздушных гимнастов, то чуть не плачу от страха. Бедные, но такие мужественные! Какая у них поразительная сила воли! В детстве я была бесстрашная, но родив, не могла подойти с сыночком на руках даже к краю балкона. Страх сковывал тело, руки и ноги становились ватными. Материнский инстинкт сохранения оберегал меня от малейшей опасности. Не знаю про мужчин, но женщинам-гимнасткам, я думаю, всю жизнь приходится себя преодолевать. Я не могу себя представить на их месте. Это же ежедневный подвиг!

— А еще меня в детстве раздражало, когда в американских фильмах артисты бросались тортами, потому что скудная жизнь приучила меня к бережному отношению к хлебу, — сказала Аня.

Инна задумчиво произнесла:

— И у меня в груди ныть начинало. Мне вспоминался глиняный пол в нашей хате, на завтрак кружка парного молока и кусок теплого ржаного хлеба бабушкиной домашней выпечки. Обязательно краешек от ковриги, чтобы с корочкой. И вечерний самовар, растопляемый во дворе… Бедное, но все такое родное…

— И уют бабушкиных, распростертых над тобой надежных крыл… — вздохнула Жанна.

— Мы знали, что такое голод даже в шестидесятые, в студенческие годы. Особенно памятна мне весна шестьдесят четвертого. С каким жадным вожделением я смотрела на пирожок из белой муки, но купить себе так и не позволила. Кукурузным хлебом обошлась и пшенкой по карточкам. И в начале перестройки мы не жировали. От голода не кричат, не вопят… если только от душевного, — тихо сказала Лена.

Инна напомнила:

— У наших стариков были жесткие табу: не предать, ни при каких обстоятельствах не обидеть женщину, двоим на одного не нападать. И доверие было безусловное. А теперь гуртом бьют. Нахватались западного…

— Заладили одно и то же: плохо, трудно… — недовольно забурчала Жанна.

— Это минутное… — успокоила ее Лена.

Накал разговора то усиливался, то ослабевал. Его плавное волнообразное движение иногда

прерывалось рывками недовольства или тихими, но бурными взрывами поддержки «оратору».

— А теперь мы постарели, стали стесняться, даже стыдиться своей искренности, — с улыбкой заметила Лена и глубоко задумалась над рассуждениями подруг.

*

— …Очень важно вовремя дать ребенку хорошую детскую книжку, потому что прочитанная в десять лет, она может потрясти его и повлиять на дальнейшую жизнь, а в пятнадцать — уже не тронет душу. — Конечно же, это Аня сказала.

— Я слышала, что писать детским языком придумал Аркадий Гайдар, — вступила в разговор Жанна.

— Стихи и сказки для малышей тоже его заслуга? — усмехнулась Инна. — Лена, у меня сложилось впечатление, что ты ставишь свое писательство выше своей вузовской преподавательской деятельности.

— Профессоров и доцентов у нас около тысячи, а писатель — я на вуз одна.

— «Графинь много, а Бетховен один», — в своей манере поддакнула Инна.

— С моими научными трудами ежегодно знакомятся порядка ста-двухсот человек, а с художественными книгами намного больше. Информация, заложенная в любых научных трудах, подвержена быстрому старению и требует постоянного обновления, совершенствования, дополнения, а литературные произведения — особенно если они стоящие — нетленны. Тебе этих аргументов мало? Но не это главное. В душе моей писательство теперь на первом месте, поэтому я не стала защищать докторскую. Статьи по специальности, конечно, все равно пишу, они в работе нужны, но на свои художественные книги все свое свободное время трачу. Хочется достичь максимума соответствующего моим данным. Смерти я не страшусь. В ней есть свое величие. Если жизнь удалась, страха смерти нет. Но чем ближе к концу жизни, тем больше хочется успеть отдать… Теперь, когда я чувствую каждое слово, которое хотела бы написать… А вдруг сорвется задуманное?.. Мой век — двадцать первый. Жаль будет, если для меня он окажется слишком коротким.

— Хватит хлюпать носом, а то схлопочешь от меня, — грубовато остановила Инна подругу. — Дай Бог дожить тебе до восьмидесяти. И мне с тобой, чтобы я смогла перечитать все тобой написанное. Это до некоторой степени реальная мечта?

— Если бы-то… Понимаешь, чуть ли не каждый мой рассказ о детях мог бы стать хорошей повестью или даже романом. В них столько заложено! Я их все вижу от начала до конца. Меня одолевает беспокойная всепоглощающая жажда писать. А тут еще тема для взрослых встала на пути. Надо и ее «добить». Как важно в детстве или в вузе встретить хорошего педагога, который сумел бы понять предназначение своего ученика! Подчас это является определяющим в жизни неуверенного в себе ребенка.

Инна предположила, что Лена в данный момент мысленно с грустью нелестно вспоминает одного своего далеко не… учителя.

«Эх, Ленка! Твои книги — только малая золотая крупинка из того, что ты способна была бы сделать, вовремя придя в литературу. У тебя было столько энергии, что ты могла бы «пробить» издание своих книг на языках народов России и даже прорваться на Запад. А ты чужие судьбы устраивала. Не горюй, у тебя еще есть время. Дай Бог тебе здоровья», — ласково подумала Инна о своей по сути дела единственной настоящей подруге.

20

Лена продолжила свой рассказ:

— Мне вспомнился интересный случай, происшедший со мной в Центре детского творчества на встрече со школьниками в преддверье какого-то праздника. Как всегда ребята были на высоте: показывали свои прекрасные поделки, рисунки, читали свои стихи. Помнится, одна девочка подарила мне своими руками изготовленный шарфик, две другие — вышитые мелким крестиком картины. Я до сих пор берегу их у себя в шкафу за стеклом и любуюсь… А тогда я была смущена тем, что не догадалась принести им в подарок свои книги. Потом дети начали читать отрывки из моих книг, те, которые им особенно понравились.

Поделиться с друзьями: