Любовь нас выбирает
Шрифт:
— Ты плохо себя чувствуешь? — спокойно спрашивает. — У тебя голова болит? Или глаза? Максим, что случилось? Можно я свет включу?
— Надь, не надо. Обойдусь без освещения. Полежи сама, мне нужно выйти. Я быстро покурю и сразу же вернусь, — вполоборота, глазами не встречаясь, разговариваю с ней.
— Ты…
— Детка, последний раз. Клянусь, кукла. Последняя дрянная сигарета, а потом все — никотиновая забастовка и обещанное неоднократно табачное табу. Хорошо? Надь, согласна?
Я не смотрю, но точно знаю, что сейчас она отталкивается и шустро двигает ногами, пятой точкой по матрасу, а затем
— Максим, мне неудобно перед твоими родителями. Слышишь? Та комната не очень жилая, коробки, старые вещи, мое шмотье…
— Найденыш, там есть двуспальная кровать. Есть тепло. Яркий свет. Чистое белье и, главное, что родители там вместе. Поверь, пожалуйста, это лучший вариант в час ночи, чем они бы колошматили обратно через весь город, словно через всю страну.
— Я…
— Все нормально, кукла! Я знаю маму и хорошо изучил батю. Думаю, они там спят в обнимку, друг у друга на плечах. Не волнуйся. Спи, кукленок! Я скоро приду…
Стою спиной к ней, не оборачиваюсь, натягиваю домашние штаны, затем по креслу футболку ищу, хватаю с комода сигареты, проверяю телефон, и не оглядываясь на сидящую на кровати Надю из комнаты быстро выхожу.
— Спи, — все, что буркнул напоследок. — Вернусь!
Родители подвезли любезно и… Остались с нами на ночь. Слишком поздний визит и плохая погода вынудили Шевцовых изменить свой запланированный маршрут. Отец конечно же отнекивался и козлом брыкался, но мы втроем навалились и уложили на лопатки «задиристого бойца». Завтра у всех, так вышло, законный выходной день — на службу, на работу не идти, плюс у меня выпрошенные два отгула — ситуация, как говорится, сама располагает к ночевке у любимых «детей».
А мне вот, идиоту, совсем не спится. Крутился рядом с Надей — мешал кукленку спать. Взыграли честь и совесть, и я решил избавить Прохорову от своего беспокойного присутствия. Не знаю! Не знаю! Почему? Вроде бы должно стать легче, на душе спокойнее, я ведь поделился с близким человеком тем, что меня гнетет и гложет, а вышло как-то очень неудобно и практически не так, а совсем наоборот.
— Максим.
Я даже подпрыгнул от неожиданности и, если честно, от испуга. Отец! Юра! Шевцов не спит! И… Сука! Он находится в той секретной комнате, стоит, как истукан, напротив стены с нашей «фотографией». Смотрит то на «нас», то на меня.
— Я здесь. Это ничего, не страшно? Тут было открыто, а мне тупо не спалось, вот я и решил пройтись по грандиозным апартаментам покойного Прохорова Пети. У нас с ним был охренеть какой конфликт по службе, да и вообще, по человеческим отношениям. Сволочной был мужик. Андрей — вот абсолютно не в него. Но… Баста! Со временем все прояснилось, и, ты знаешь, беру назад только что сказанные слова, Петр Андреевич — все же однозначно неплохой мужик. Оказался! Вернее, был. Царствие ему Небесное, а земля пусть будет пуховой периной.
— Пап…
— Ты не мог бы подойти ко мне, Максим…
Да, естественно. Захожу внутрь и плотно прикрываю дверь.
— Здесь можно курить или, — кивает на совместное изображение, — это ваш алтарь любви? Надя нас тут не прибьет, сынок?
Не говоря ни слова, протягиваю ему свою пачку
вместе с зажигалкой, а затем тихо добавляю:— Кури.
— Обычно добавляют — на здоровье, — отец хихикает и берет сигареты.
Юра прикуривает, мистически освещая свое лицо и смешно прищуривая один глаз. Делает несколько глубоких затяжек, выпускает дым, подходит ближе и проводит рукой по Надиному лицу.
— Она сказала: «Мы давно с Максимом»…
— Отец…
— У меня есть недопонимание. Позволишь?
— … — молчу и жду.
— Давно… Это сколько, Макс? — оборачивается и спокойно задает вопрос.
Не могу ответить — вслух выдаю только гробовую тишину.
— Сын, это не допрос, просто мне очень сильно кажется, что…
— Шесть лет, отец.
Он поджимает губы, затем растягивает их в какой-то злобной ухмылке и медленно отворачивается от меня.
— Максим, это…
— Я знаю, пап. Приличный срок. За предумышленное, согласно статье Уголовного кодекса — от шести и больше…
— Максим-Максим-Максим, что вы натворили! Господи! Шесть лет. Это все вместе, с вынужденной разлукой, с твоим тем страшным запоем, с нелогичной женитьбой, с рождением сына?
— Да! А он мне не сын.
Юра давится никотином и смешно дергается в удушающих конвульсиях, я быстро подхожу и осторожно хлопаю его по спине.
— Что ты сказал?
— Пап…
— Это, блядь, что значит? — Шевцов шипит, он точно в ярости, суетится и не позволяет к себе притронуться. — Ты что сказал, урод? Это как понимать? Ты, блядь, охренел? Тебя лишили прав, а ты, сука, сдался? Господи! Ты точно долбаный слабак, слюнтяй, ты…
— Морозов? Это сейчас сказать хотел?
— Максим! Он — маленький ребенок! Пойми, сынок. Он страдает от ваших размолвок с этой, как ее… — отец щелкает пальцами, стараясь припомнить имя бывшей.
— Мадиной, — помогаю.
— … да похрен! Он — малыш! Ему три года! Хороший тихий мальчуган. Блядь! Ты…
— Биологически не отец… По ДНК. Я лично видел результаты. Мне показали…
— И что? Макс? Ты ведь сам…
— Нет! — я вздрагиваю, как от удара током, и отскакиваю в сторону, одновременно с этим неосторожно бьюсь бедром о подоконник. — Нет! Нет! Нет!
— Погоди, — он пытается вернуть назад то, что только сам же неосмотрительно мне выдал. — Макс, Макс, остановись. Это ведь не тайна, ты сам так решил. Вспомни свое получение паспорта, аттестат, диплом, водительские права… Господи, тебя судили под этой фамилией! Ты ведь даже…
— Не Шевцов? — рычу и скалюсь, словно в угол загнанный зверь. — В этом вся проблема? Моя слабость в том, что я — не Шевцов. Гордиться нечем, да? Жалкий повар, задроченный бабой брошенный мужик, пироман, бесплодный зэк?
— Максим Александрович Морозов? — отец читает подготовленное заявление. — Дата, место рождения, пол. Ты не хотел бы взять фамилию «Шевцов»?
— Нет! Максим Александрович Морозов!
— Уверен?
— Да, пап. Все решено — я обдумал. Ты, пожалуйста, не обижайся…
— Абсолютно! Ты, молодец, зайчонок, твой отец сейчас гордится тобой. Я в этом совершенно точно уверен.