Любовь нас выбирает

Не понимаю — никого нет, свет не горит, те самые сумерки-новолуние-затмение и долгожданный рассвет.

— Максим, — шепчу и полностью, закрывая плотно за собой дверь, вхожу. — Максим, ты здесь? Пожалуйста. Где ты? Не надо, не пугай меня.

Господи! Его тут нет! Со вздохом оборачиваюсь и…

— Привет!

Твою мать! Да просто… СУКА! БЛЯДЬ!

Я прыгаю, визжу, бью воздух тонкими руками, как крыльями и кругами ношусь по этой комнате, с дебильным криком:

«Дурак! Дурак! Дурак!».

Морозов быстро ловит взлетевшую невысоко «птичку» и тут же крепко прижимает к себе:

— Ну-ну, перестань! Вот я — идиот проклятый! Опять? — немного отстраняется и вниз глазами спускается. — Опять? Надя, ты… Нет? Или да?

— Идиот, кретин, козел. ЗВЕРЬ! — кулачками рублю воздух, задевая грудь Максима. — Что ты за человек такой? Ну…

— Прости, прости. Правда, хотел сделать сюрприз. Немного напугать…

— Немного? Это, ты считаешь, немного? Я тут чуть инфаркт не получила, я чуть не умерла, у меня тут приступ, давление поднялось, пульс зашкаливает, — но внезапно накатившая ярость так же неожиданно и отступает, и я значительно, желейной массой, обмякаю в его руках. — Макс, Макс, почему ты такой?

— Какой?

— Такой! — объясняю, как ребенку. — Ну, вот такой! Такой! Такой!

— Надь, не понимаю, «какой-такой»?

— Любимый, — плачу щенком и трогаю его лицо. — Любимый, любимый, хороший, хороший, мой, мой…

Он перехватывает губами мои руки и всасывает каждый палец, а в моменты их перемены степенно говорит:

— Потому что ты меня любишь, кукленок! Ты без меня жить не можешь! Так скучаешь, что даже не боишься в темную нежилую комнату зайти! Так бредишь мной, что даже ночью шепчешь: «Еще, еще, еще Максимочка, хочу еще».

— Вот этого точно не было, — выдергиваю руку и тут же прикладываю ее к его плечу. — Не ври, Зверюга! Не было такого! Никогда не просила… И не попрошу.

— Ну, я по сердцебиению и твоим красным щечкам понимаю, что ты, женщина, очень хочешь попросить.

Я успеваю только пискнуть, как меня подкидывают вверх и всем телом загоняют, как непослушного ребенка, в ближайший угол.

— Сейчас начнешь просить. Уже слышу и предвкушаю.

— Нет! Не дождешься! Никогда!

И тут же получаю сладкий поцелуй в шею, ощутимый, но безумно нежный укус, потом мужской издевательский смех и сладкий звук:

«Чмок! Чмок! Чмок!».

Ну гад же! Скотина зверская! Ничего не скажешь.

— Ты что делаешь? Следы оставишь. Максим, перестань.

— Вот и прошения пошли. Но я голоден, а значит, к твоим просьбам до моего насыщения абсолютно глух.

— Есть предложение, — дышу часто-часто, успеваю только краткие фразы формулировать. — Не просьба! Слышишь, Макс?

— Ой, детка! Подождет! Иди сюда…

Максим прокладывает дорожку поцелуев по моей шее к скулам, в уши, потом основательно запутывается в волосах — сдирает зубами резинку и лицом зарывается в распущенный пучок.

— Макси-и-им, пожалуйста. Это важно…

— Говори!

— Опусти меня на пять минут, — оттаскиваю его лицо от себя и заглядываю жалостливо в глаза. — Клянусь! Пять минут — не больше! А потом, надеюсь, мы продолжим с того места, на котором остановились. Если ты… Захочешь.

Он физически с выдвинутым ультиматумом соглашается, плавно опускает на пол и стопорит двумя руками по обеим моим сторонам:

— Слушаю, кукленок! Я — весь сосредоточение и внимание!

Думала, что будет проще. Раз и:

«Да, Максим!».

— Я… — смотрю ему в глаза, а руками шурую в карманах своего коротенького пиджака. — У меня тут… Ты не мог бы чуть отодвинуться и…

— Не было такого уговора. Ты попросила только отпустить. Это реализовано в полном объеме, а на иные условия я своего согласия как будто не давал.

Я упираюсь двумя ладонями в мужскую грудь и все-таки вынуждаю его ослабить свою хватку.

— Максим, — нащупала импровизированный футляр с обручальными колечками. — Максим… Максим…

— Что случилось, Найденыш? Ты меня пугаешь? Где ты была? Это как-то связано? Надь, не тяни, у меня сейчас сердечный приступ будет. Ты…

— Женись на мне! Пожалуйста, — опускаю голову и рассматриваю бумажную обертку и два смешных кольца. — Это…

— Ты позволишь? — он тянет тонкое, женское, мое.

— … — не произношу ни звука, сглатываю и утвердительно киваю.

Максим очень бережно надевает мне на палец скроенный в мамином автомобиле фольгированный ободок. Он каких-то жалких пару минут рассматривает мой обручальный палец и тут же прикладывается губами к маленькому кольцу.

— Можно я? — моя очередь, и я зачем-то спрашиваю.

— Если ты не против, не возражаешь. Согласна?

— Нет! Это…

— Твое «да»? Ты…

Дрожащими руками беру его левый безымянный палец, а он с улыбкой забирает его назад:

— На правый, детка.

— А сердце же слева расположено. Почему на правый? Ты уверен? — с опаской и недоумением рассматриваю ту руку, на которую Макс уже мне водрузил знак своей безоговорочной любви.

— Малыш, на правый, только на правый. Потом традиции объясню. Пожалуйста, я хочу уже на правах мужа тебя поцеловать и…

Быстро исправляю свою оплошность и надеваю игрушечное кольцо. Затем рассматриваю свое бумажное творение и делаю аналогичный жест с поцелуем:

— Люблю тебя, Максим.

— И я, — незамедлительно мне отвечает. — И я, Наденька, очень сильно люблю тебя. Иди сюда, иди ко мне, хочу поцеловать…

— Фу! На хрен! Бля-бля! БЛЯДЬ! Твою мать! Вы охренели? Твари! Развратники! — Смирняга орет, словно его охватил тот самый вселенский стыд. — Вы хоть бы дверь, сука, закрывали. Морозов, ты оху…

— Закрой свой рот, ЛешА, и ту самую дверь с той стороны тоже, на всякий случай. Что за манеры у принца голубых кровей? Врываешься! Орешь! Жену мою пугаешь!

Смирняга настойчиво заходит внутрь, запрыгивает на диван, который стоит у моего Максима в кабинете, укладывается на бок и подпирает щеку руками:

— А теперь эротика, мои дорогие друзья! — напевает какую-то до боли знакомую мелодию. Господи, это что… «Эммануэль»?

— Леш, правда! Заканчивай весь этот фарс и выйди на фиг. Я сейчас к тебе спущусь, и мы разберемся с тем, что ты там доставил для эстетических нужд нашего ресторана, — Максим лукаво подмигивает мне. — Слышишь, Смирнов?