Любовь с первой строчки

Свет погас, заиграла музыка, и представление началось с балета. Как же давно я не посещала ни театров, ни концертных залов, ни художественных выставок, как долго моя жизнь была брошенной под ноги изматывающему бизнесу и мелочным семейным заботам. Потому эти минуты казались настоящим праздником.

Вечер вела телеведущая Ирина Смолина. Непринужденно, весело, с юмором назывались номинанты, из них выбирался один лауреат, которому вручали премию. В наших программках были указаны все фамилии, и когда ведущая в очередной раз вскрывала конверт, чтоб торжественно огласить одну из них, Чулаки, глядя в список, интуитивно, почти безошибочно, опережал ее, называя призера.

Вот передо мной эта программка: Список номинантов городской премии в области культуры "Люди нашего города" - 2001 года.

Драматический актер года, драматическая актриса года, режиссер года, композитор года, общественный деятель, журналист года, солист балета, лучший оперный голос, продюсер года, телеведущий, музейный работник года, литератор, художник года и т д.. еще много наименований.

Скажу сразу, что литератором года был назван..

– Глеб Горбовский, - шепнул Чулаки.

– Глеб Горбовский!
– чеканя слова, воскликнула Ирина Смолина.

Я была раздосадована, но не удивлена, знала, что чуда не произойдет, и еще считала, что правильнее было бы вручать премии отдельно за поэзию и отдельно за прозу. Скажу к слову, что Олег Басилашвили не успевал получать бесчисленные премии и призы, сходил со сцены, и снова поднимался, сходил, и поднимался, поднимался и сходил, унося ворох подарков и грамот под бурные аплодисменты зрителей.

После номинаций начался концерт. Все действие я сидела чинно и благородно, довольная и гордая тем, что мы рядом. В финале на сцену выпорхнули ученицы балетного училища и закружились в вальсе, потом они спустились в зал, как легкие феи, побежали вдоль рядов и устроили танцы со зрителями. Одна из девочек протянула Михаилу Михайловичу тонкую, почти прозрачную руку, потянула его за собой в проход, он, ничуть не смущаясь, поднялся, но тут музыка прекратилась, и невесомые балерины белым облаком упорхнули обратно на сцену.

Праздник окончен. Блестящая публика расходилась и разъезжалась. На улице буднично моросил мелкий дождик, в темных водах Фонтанки тихо плескались серебристые лунные блики. Сели в машину. Михаил Михайлович вынул из портфеля только что вышедшую в свет книгу "Большой футбол Господень" с заранее написанным автографом. Я боялась этой книги, мне было страшно, что она может принести несчастье. Уже в ту пору я знала, что к книгам нельзя относиться легкомысленно, читать все подряд и хранить на книжных полках все без разбору.

Я хорошо помнила, как когда-то, во времена тотального атеизма и отсутствия религиозной литературы, взяла в библиотеке "Юмористическое евангелие" незнакомого западного автора. Стала читать. И чем дальше читала, тем большее беспокойство непонятного характера беспричинно овладевало мной, словно я, переступая через себя, творила тайное беззаконие. Я стала плохо себя чувствовать, появились головная боль и сердцебиение. Дойдя до сцены распятия, я захлопнула книгу, осознав, что не могу долее читать эту ересь, весь организм мой противился и бунтовал. Пришлось отнести Юмористическое Евангелие обратно в библиотеку, и как только избавилась от книги, - сразу вздохнула с облегчением.

Еще нечто похожее случилось со мной, когда я купила в магазине "Старая Книга" Лермонтовского "Демона" с репродукциями Врубеля. Прочитав эту небольшую книжонку, я тут же забыла про нее, но вскоре со мной началось твориться нечто непонятное. Без причины стали пропадать вещи, дня не проходило, чтоб я что-нибудь не потеряла, не забыла, не разбила или не попала б в нелепую историю. Однажды, когда муж был в отъезде, обнаружилась пропажа ключей от квартиры, они не потерялись, (не могла же я, заперев дверь, выбросить их) но странным образом исчезли. Искала везде где могла, сумочку наизнанку вывернула. Дверь пришлось взламывать, замки менять, а спустя два дня, когда страсти улеглись, - ключи, о которых я уже забыла, нашлись сами по себе. И еще несколько случаев в том же духе. Я измучилась, измоталась.. Не знаю, что мне подсказало, но "Демона" я оставила в трамвае, "нечаянно забыла".

Подарок моего писателя я бережно уложила в сумочку. Включила зажигание, печку, и теперь моей задачей было отвезти супружескую чету в Металлострой. По дороге мы с Ниной болтали о разных женских глупостях, что в голову придет. Неожиданно она задает вопрос:

– Аня, ты читала Виктора Конецкого?

– Нет.
– отвечаю я невозмутимо, - Морские рассказы Конецкого с удовольствием читает мой муж. Даже книгу купил. А вы, Нина, любите морские рассказы?

Михаил Михайлович резко переводит разговор на только что вышедшую книгу мемуаров одного знакомого.

– Сколько же в этих воспоминаниях неправды! Мемуары всегда должны быть правдивы!

Мне весело:

– Нина, а вы не хотели бы написать воспоминания под названием "Моя жизнь с Чулаки"? Очень правдивые воспоминания?!

– Нет, - ответила Нина.
– Но вот ты, Аня, взяла бы и написала.

Возле парадной я спросила Нину, могу ли я поблагодарить моего писателя и поцеловать его в щеку. Она великодушно разрешила.

– Спасибо за праздник.

Наши взгляды пересекаются: мой -- снизу вверх, взгляд-надежда, взгляд- восторг, взгляд -- любовь-которую-не-скрыть; и его -- сверху вниз, взгляд-неразгаданная-бездна, взгляд -- холодная, туманная даль за толстыми стеклами очков.

– Не гоняй, езди осторожно.

Дома, в тишине, первым делом открываю титульный лист новой книги и читаю: "Анечке, с пожеланием перечитать через 10 лет. М Чулаки"

Глава 14.

Ноябрь, декабрь 2001

Стационар в Ц З.

Есть множество бюрократических учреждений в которых существует негласное правило: брать посетителей-просителей измором, авось "походют-походют да и отсеются". Именно таким оказался Глазной Центр в Купчино. Всю осень Михаил Михайлович добросовестно проходил консультации специалистов, аппаратное обследование, сдавал и пересдавал анализы. Начиная с сентября мы усердно посещали поликлинику Творческих союзов и пресловутый Центр Зрения, где до вечера застревали в его скучных, пластиковых недрах. Наконец, в ноябрьский, по-зимнему морозный, но солнечный день, - я привезла писателя в Купчино в "боевой готовности": с полной папкой бумаг и раздутым, заполненным вещами, портфелем. Оставалась мелочь: взять направление и ложиться в стационар, который находился здесь же, на верхних этажах. Один кабинет, другой, третий, и Чулаки с недоумением сообщает:

– Отправляют домой. Не хватает нескольких справок.

Из Купчино снова едем на Невский в поликлинику Творческих Союзов. Опять хождение по кабинетам, с этажа первого, на этаж третий, и снова вниз. Удивляюсь терпению Михаила Михайловича, удивляюсь врачам, которые упорно продолжают безжалостно гонять немолодого, не вполне здорового и плохо видящего писателя. Наконец специалисты пройдены, осталось дождаться результатов анализов и расшифровки ЭКГ.

– Придется приехать сюда еще дней через пять.

Чулаки как всегда безэмоционален и невозмутим.

Я, напротив, с горячностью негодую.

– Зачем?! Сколько можно! Давно сдавали анализы?

– Шесть дней назад. Но врач сказал, что получить результат можно через 10 дней.

Я настаиваю: следует проверить сейчас! Еще прошу подняться к кардиологу за расшифровкой. Михаил Михайлович колеблется: "Но врач же сказал.." Продолжаю упорствовать, и минут через пятнадцать мы садимся в машину довольные, веселые и охваченные новым чувством единства, ощущением, что вместе мы можем все: у него есть ум и авторитет, а у меня энергия и напор, - и потому нет для нас ни препятствий, ни проблем.