Любовь с первой строчки

– Проверь ручник, - тут же невозмутимо советует писатель.

"Ручник! При чем здесь ручник, я им никогда не пользуюсь!" - бурчу я про себя и снова несусь к машине.

Мой Гольф по-прежнему упрямится и стоит, как приклеенный. Спохватившись, вспоминаю, что накануне занималась уборкой салона и действительно, пришлось поднять ручник.

Миновав липовую аллею, красу и гордость Металлостроя, огибаю круглую площадь, проезжаю в конец тихой, в несколько домов, улочки Горького, и смело поворачиваю в знакомый двор. Неотложное дело оказалось простым: отвезти накопившиеся документы в литературный архив, на Шпалерную улицу. Погрузили коробку с книгами, журналами, письмами, фотографиями и прочими документами в багажник, попрощались с Ниной и поехали. На всем протяжении Шпалерной висели знаки "стоянка, остановка запрещена" и почти на каждом перекрестке стояли гаишники, так что к архиву пришлось въезжать со стороны набережной. Припарковались в одном из тесных дворов, и пошли пешком.

Когда я находилась рядом с моим кумиром, - все мое внимание было сосредоточено на нем одном, остальное казалось пустым и незначительным. Я ехала, не запоминая дороги, входила в здания, не обращая внимание на адрес, если кто-то из знакомых представлялся Чулаки, называя свое имя - я не слышала или не обращала внимания, настолько это было для меня неважно. И записи не вела. Зачем? "Все нужное обязательно запомнится и останется со мной, а если забудется -- значит оно не стоит памяти. Литературный архив с документами моего любимого писателя? Да-да, возможно, когда-нибудь, потом, мне придется здесь появиться, чтоб порыться в заветной коробке, но наверняка мы с Михаилом Михайловичем приедем сюда не раз и привезем не одну такую коробку" - примерно так легкомысленно я рассуждала в то время.

На первом этаже старинного, приземистого здания -- плохо освещенная проходная. Дежурная куда-то звонит, и только после этого мы поднимаемся на второй этаж. Сидим в небольшом, с низким потолком и уставленном шкафами, кабинете заведующей. По всему видно, что Михаил Михайлович и заведующая не приходятся друг другу людьми посторонними, они беседуют на общие темы, вспоминают знакомых. Михаил Михайлович, представляет меня: "Вот это Анечка, ее всегда можно допускать к моим бумагам". Покидая этот душный и тесный кабинет, вздыхаем с облегчением.

На улице в знак благодарности за доверие я сжимаю его пальцы и робко задаю вопрос, который от начала нашей поездки вертелся в моей голове, но спросить вслух я не смела, страшась получить ответ высокомерный и пренебрежительный.

– Помню, я с юга вам писала несколько писем с признанием в любви. Наверное..... эти письма давно... выброшены?

– Я ничего не выбрасываю, - гордо сообщает Чулаки, - даже поздравительные открытки.

Ответ воодушевляет меня. (Забегая наперед, скажу: сразу после трагической гибели писателя я решила писать подробную биографию моего кумира и обратилась в этот архив по телефону с просьбой разрешить работу с ценным материалом. Но услышала категорический отказ).

– Ну, а теперь в какой-нибудь музей?
– спрашивает писатель, и тут же торопливо добавляет - Только не в Эрмираж.

Но на этот случай у меня имеется уже готовое предложение.

– Как насчет ботанического сада? Я там никогда не была.

– Давай в ботанический, - с радостью соглашается Чулаки, и мы мчимся на Петроградку.

Михаил Михайлович берет билеты, но до начала экскурсии остается немного времени, и мы гуляем по ухоженным дорожкам среди цветочных клумб и постриженных кустов.. Узнаю, что Чулаки, будучи студентом, бывал в ботаническом не раз.

– Часто вспоминается студенческая жизнь?

Писатель погруженный в себя, отвечает задумчиво, не впопад, глядя под ноги:

– Знаешь, в последнее время мне снится один и тот же, навязчивый сон: идет экзамен,

я стою у доски и не знаю ответа. Просыпаюсь, вспоминаю ужасное состояние беспомощности, потерянности.

– Странный сон, действительно. Неужели суперинтеллект Чулаки имеет пробелы?

– А студенческие годы -- он поднимает взгляд, его тон меняется на будничный, - студенческие годы вспоминаю с удовольствием, но я никогда не зацикливаюсь на прошлом. Мне не нравится, когда люди ностальгируют по прошлой жизни, по ушедшей молодости. Для меня самое хорошее время - настоящее.

За разговорами не заметили, как подошло время экскурсии. В течение часа мы ходим по оранжереям. Здесь жарко и влажно, пахнет прелой землей, на наших лицах выступают капли пота. Салфеткой вытираю лоб и щеки Михаила Михайловича. Строгий гид меньше рассказывает, больше ругает нас, экскурсантов за несдержанность и страсть хватать руками растения. Вот тонкое, корявое дерево-не-дерево, куст-не-куст, прислонившись к подпорке жилистым стволом, устремляется то вбок, то вверх. "Жасмин, - уважительно сообщает гид, - он не не цветет, потому выглядит прозаически. Нет ни наших, ни французских духов без жасминовой основы, не придумано еще". А вот тропическое дерево с яркими и очень толстыми листьями, само протягивает нам ветки. Непроизвольно касаюсь сочного листа, и гид резко выговаривает: "Ну сколько можно повторять!"

– Хочется же!
– отвечаю я капризно и не спешу отдергивать руку.

Стройность -- только строгость,

Руками просят не трогать

Как все это понять?

Как все это обнять?

В голове ярость,

Мысли мечутся

Немного бы ясности

И каплю вечности.

После экскурсии садимся в машину. Мой Гольф припаркован очень удачно, в тихом, тенистом переулке. Перекусываем заранее приготовленными бутербродами, запиваем чаем из термоса. Почти всегда, когда я еду на встречу с писателем, я готовлю горячие, многослойные бутерброды: жареные в яйце ломти хлеба с помидорами, сыром, и листьями салата - этакие многослойные бургеры. Но иногда мы заходим перекусить в кафе или бистро.

Однажды решили зайти в Макдональдс, тем более, что ни я, ни Михаил Михайлович ни разу там не были. Первый бум очередей поутих, но желающих отведать импортных бутербродов все же оказалось немало. Внешнее впечатление от зала приятное: чисто, светло, молодые парни и девушки в одинаковой форме ловко и расторопно обслуживают клиентов. Я говорю наобум: "Два самых больших бикмака, чай и мороженое с клубникой" Поставили подносы на стол, он тут же заполнился упаковочной бумагой. Бикмак пришлось разделить на два слоя, иначе пришлось бы некрасиво развевать рот. Половину съедаю, а вторую заворачиваю в салфетку в расчете на то, что Михаил Михайлович скормит бродячим собакам. Чай в огромных стаканах горячий, но не сладкий, а мороженое с клубникой оказалось водянистым мороженым с приторно-сладким вареньем.

– Такое чувство, что одного хлеба наелась, - вздыхаю я разочарованно, поднимаясь из-за стола.

Михаил Михайлович лестно добавляет, что мои бутерброды гораздо вкуснее импортных.

Возле Макдака лениво бродит стая огромных бродячих псов в надежде на подачку. Отдаю салфетку Чулаки, и он, выбрав саму облезлую собаку, кидает ей котлету с булкой. Собака ест нехотя, от безысходности, а ее соплеменники подойдя и понюхав, не спеша отходят. Народ, проходящий по Сенной и наблюдавший эту картину, эмоционально и торжествующе восклицает: "Даже собаки отказываются их Бикмаки есть!"

А однажды Михаил Михайлович повел меня в кришнаитское кафе в районе Коломны. Разыскали это кафе, но нас ожидало разочарование: теперь здесь находилась обычная, неприметная забегаловка под названием "Пара". Вошли, осмотрелись, - посетителей не было, - сели за первый попавший столик. Молоденькая девушка протянула нам меню. Михаил Михайлович выбрал судака в кляре и салат, а я - котлету по-киевски с гарниром. Пока ждали горячее, ели салаты и тихо беседовали, - ну просто реклама для кафе под названием "Пара". Мне казалось, одета я была элегантно: длинная узкая юбка, в тон - легкий бежевый джемпер и шарф. Михаил Михайлович - высокий, седой в очках - вид самый респектабельный.