Любовь Советского Союза

– Спасибо, – еще раз поблагодарила Галина.

– Да не за что, – мрачно ответил режиссер Арсеньев. – Эх! – со странной веселостью воскликнул он. – Времечко настало!

Галина мама свернула во двор своего дома, прошла под аркой, опасливо глядя на выщербленные кирпичи арочного строения, державшиеся неизвестно на чем, потому что цемент, скреплявший их, выкрошился еще во время Гражданской войны, когда Москва лет восемь не отапливалась зимами. Прошла по брошенной доске через большую лужу, свернула к своей парадной и остановилась…

На скамеечке у парадного сидели тетушки и грызли семечки.

Казалось, половину двора занимал огромный «Паккард» со скучающим шофером в военной форме за рулем. Вокруг «Паккарда» стояла небольшая мальчишеская толпа, с уважением рассматривавшая гигантскую машину.

– Кто? – спросила мама у тетушек.

– Косырев, комсомолец главный! – страшным шепотом сообщила тетка Наташа.

– Давно? – спросила мама.

– Давненько, – тяжело вздохнула Наташа.

Дверь открылась, и во двор вышел генеральный секретарь Центрального комитета ВЛКСМ, товарищ Косырев. У него было открытое доброжелательное лицо, хорошая улыбка, и он был очень похож на недавно покойного Сергея Мироновича Кирова, злодейски убитого троцкистами в Ленинграде.

Косырев поздоровался с тетушками, Галиной мамой, мальчишками, сел в автомобиль, и гигантская машина совершенно бесшумно выехала со двора.

– Сидите здесь, – приказала мама вставшим было со скамеечки тетушкам.

Галина стояла у окна и курила папиросу, длинную и дорогую.

– Полный набор! – радостно подытожила мама.

– Ты о чем? – повернулась к ней Галина.

– О папиросе. – Мама сняла шляпу и села за стол с остатками дорогой закуски.

Посмотрела на этикетку бутылки с вином. Налила себе, выпила немного и спросила, казалось, беззаботно:

– Как жить будем?

– Ты о чем? – Галина села напротив.

– О папиросе, – помрачнела мать.

– В дыму, – пожала плечами дочь.

– Ну, вот что, девочка. – Мама достала из сумочки папиросу и тоже закурила. – Конечно, я благодарна тебе за самопожертвование, за то, что помогла вернуться в театр, за то, что все закончилось… в общем, ты сама понимаешь… все могло быть ужаснее, если б не помощь Косырева… но у меня с Антон Григорьевичем… нас объединяли чувства…

– И меня с Алексеем Михайловичем объединяют чувства! – перебила маму Галина.

– Какие у тебя могут быть чувства в твоем возрасте? – горько вопросила мать. – Это имитация чувств! Что ты можешь знать о них, о чувствах? И куда ты так, в конце концов, торопишься? Поживи хоть чуть-чуть! Узнай хоть что-нибудь про нее… про эту жизнь, а уж потом, пожалуйста… говори о чувствах, купайся в них, делай, что тебе заблагорассудится! Но сначала узнай!

– Мама, сколько лет ты познавала жизнь, прежде чем родила меня? – запальчиво спросила Галина.

– Я знала, что ты про это скажешь! – слабо улыбнулась мать. – Это нельзя сравнивать! Тогда было другое время. Страшное, голодное! Шла война! Никто не знал, что будет завтра, и рожали мы, если хочешь знать, от отчаяния! Чтобы хоть что-то осталось после нас на этой земле.

– Но сейчас-то войны нет! – напомнила ей Галя.

– Сейчас войны нет, – согласилась мать. – Вот поэтому никуда торопиться и не нужно.

– Так можно и опоздать, мама. Мне уже двадцать два года, – напомнила Галя.

– Скажи еще, что ты его любишь, – зло попросила мать.

– Люблю, – просто ответила Галина.

– Нельзя любить генерального секретаря комсомола, да еще к тому же женатого человека, отца детей, который приезжает к тебе на такой машине, – рассмеялась мать.

– У Антона Григорьевича машина была поменьше, – сочувственно согласилась дочь. Но тут же спохватилась и, не дав матери ответить, продолжала: – Но почему же, скажи мне ради бога, нельзя любить генерального секретаря, военачальника, героя, известного всей стране! Что же такое получается? Выходит, я не могу любить человека, у которого персональный автомобиль? А если у него велосипед, то я не могу любить велосипедиста, потому что у меня нет велосипеда? Это знаешь на что похоже? – вопросила она у матери.

– На разврат, – коротко ответила мать.

– Нет, дорогая мамочка! Не на разврат! Это похоже на то, что творилось в стране до революции! На сословность, вот на что это похоже. Когда крестьянка не могла полюбить дворянина и наоборот! – выпалила Галина. – То, что так ярко описал в своей пьесе «Бесприданница» Островский!

– А если его постигнет судьба Антона Григорьевича? – вдруг спросила мама. – Ты об этом не думала?

– Не постигнет! – уверенно отвечала Галина. – Он вожак всей советской молодежи, его очень любит и ценит товарищ Сталин, и он хочет развестись со своей женой! Они останутся хорошими товарищами, а детей поделят!

– Далеко зашло, – задумчиво произнесла мать. – Ну что ж, девочка, ты уже взрослая, сама все знаешь: как жить, как любить! Мать тебе не нужна. Живи, как знаешь, где хочешь и как хочешь. Я снимаю с себя ответственность за тебя.

– Это что же… мне съезжать, что ли? – ужаснулась Галина.

– Да, – подтвердила мать.

– Куда? – не поверила Галина.

– В Центральный комитет комсомола, по-видимому, – пожала плечами мама.

Галя, как всегда, опаздывала… Прорвавшись сквозь поклонниц, она на ходу поздоровалась с вахтершей, даже не заметив, что та не ответила. Схватила на бегу пачку писем из своей ячейки, среди которых преобладали конверты с печатью в виде красной звезды вместо марки – письма от красноармейцев, побежала дальше по коридору, не видя испуганных белых лиц попадавшихся навстречу актеров и работников театра.

У лестницы на второй этаж она наткнулась на Елену Никандровну. Старушка, постоянно оглядываясь, вцепилась в нее и громким шепотом сообщила:

– Вы все правильно делали, Галочка! Я любовалась вами! Но что поделаешь… времена такие! Я ненавижу этих монстров!

– Про что вы, Елена Никандровна? – пыталась отцепить от платья старушечьи скрюченные артритом руки Галина.

– Коммунистов! – не слушая ее, шептала бывшая премьерша. – Он был не товарищ, он был барин! Теперь вам придется страдать! Это так прекрасно!

Галина, освободившись от полубезумной гримерши, пошла дальше, к своей гримерной, уже медленно, замечая, что люди при встрече с ней прячут глаза, что у режиссерского управления толпится народ, что-то изучая на доске приказов, что из парткома выглянула ее сокурсница Сазонтьева и, заметив ее, тут же скрылась в партийной цитадели.

Она подошла к доске приказов. Собравшийся народ читал газету, молча и испуганно, как читают некролог о безвременно почившем товарище.

Она сразу же нашла то, что касалось ее, – крошечную заметку в самом низу газетного листа… в пятнадцати строках сообщалось, что разоблачен и арестован один из главарей троцкисто-бухаринской банды Косырев А. М.

Галю потряс резкий укол в груди… в первый раз в жизни она почувствовала, что у нее есть сердце.

* * *

– Это у нас что? – спросил сам себя начальник Главного управления театров при Народном комиссариате образования Кононыхин, сорокалетний мужчина со спокойными доброжелательными глазами и очень гладкими, никогда не знавшими физического труда, руками. – Это у нас репертуар. Залитован? А как же! Все чин чином! Залитован!

Он подписал несколько листов с репертуаром.