Любовная лирика классических поэтов Востока

35

«Пей, пей до дна!» — на пиршестве страданья я слышу крик. В смятенье сердце, в обмороке разум, и дух поник. Хотя, как сахар, сладки два рубина — твои уста, В сердца влюбленных ты вонзила жало, в них яд проник. Из-за любви к тебе я так пылаю, что кровь кипит, И вот из глаз моих кровавый, жаркий бежит родник. Нужна ли с шахского плеча одежда тому, кто стал Твоим рабом и кто одежду рабства носить привык? В конце концов умру от горя, если не обниму Тебя, из-за которой я впервые любовь постиг. Ты шла мимо меня, и что-то пела ты про себя, — Давно то было, но храню я в сердце чудесный миг. Джами, как скроешь от людей сказанье любви своей? Все выскажет, хотя язык безмолвен, смятенный лик!

36

Твой облик жизнь мою испортил, ты подожгла мое гумно. Лишь родинка к тебе слетела, как обгоревшее зерно. Из глаз моих ушел твой облик, — как слезы, что ушли из глаз. И только родинка чернеет, — вот почему в глазах черно. То поднимаешься на крышу, то приближаешься к окну, Вот почему смотрю на крышу, всегда смотрю к тебе в окно. Хотя и скрыла под рубашкой ты тело девичье свое, — Твоя рубашка скрыть не в силах, как целомудренно оно. Я ночью прикоснулся тайно своим лицом к твоим ногам, — От слез моих образовалось на них кровавое пятно. На крыше у тебя, как птица, моя недвижная душа, А сердце — у тебя в тенетах, оно разлукой пронзено. Я говорю: «Конец мой близок. Приди ко мне!». А ты — в ответ: «Джами, лишь то прекрасно дело, что до конца доведено».

37

Кого это мы обвиняем в лукавстве, в обмане? Шалунья, ужель не исполнишь ты наших желаний? Твой стан — как жестокий упрек кипарисам и пальмам, Лицом своим ты посрамила цветы на поляне. Пригубила кубок, вино стало крепче, хмельнее, Отсюда — безумье веселых и пьяных собраний. «Отдай!» и «Возьми!» — всюду слышатся возгласы эти, Становимся радостней мы от таких восклицаний. Ты можешь меня отравить, но твоя благосклонность Да будет кормилицей мне, — умоляю заране! О, если взаправду есть Хызра источник священный, То он — твои губы: они выше всех описаний! Зачем, Хорасан покидая, мы в Мекку стремимся? Святыню свою, о Джами, ты нашел в Туркестане!

38

Тюльпан без розоликой — порок в нашем сердце. Боль о тебе — тюльпана цветок в нашем сердце. Повсюду — в каплях крови — пылают тюльпаны, Кипит кровавой скорби поток в нашем сердце. Перед твоим порогом — как прах, сердце наше, А грусть переступила порог в нашем сердце. Покрылась пеплом арка бровей твоих черных, — Известно мне, кто пламя зажег в нашем сердце! О, я сгореть согласен от пламени страсти, — Как мускус, мне желанен ожог в нашем сердце! Что проповедь святая в сравненье со стоном, Который так печален, глубок в нашем сердце! Джами, сей мир стремится от мук нас избавить, Зачем же слышен миру упрек в нашем сердце?

39

Из-за чьих я губ-рубинов жемчуг слез из глаз роняю? Из-за чьих ланит румяных кровью жемчуг наполняю? Еженощно я стенаю возле твоего порога, — Хоть бы раз на крышу вышла посмотреть, как я стенаю! Многие живут, надеясь хоть во сне тебя увидеть, — Где счастливец тот, что видит наяву тебя, не знаю! Кто в мою заглянет душу, тот поймет причину горя, Хоть тебя не называю, в тайне имя сохраняю. Улица твоя повсюду кровью залита, — так выйди, Посмотри: не я ли ранен и свой жребий проклинаю? Края нет моей печали, — о, взгляни хоть краем глаза, Чтоб узнать: печаль откуда? О, взгляни, я заклинаю! С именем Джами не надо исполнять газель: боюсь я — Неприятно ей, что это я газели сочиняю!

40

Я восхищен шалуньей озорною, — не назову ее. Пусть буду я пронзен стрелой стальною, — не назову ее. Я, как свеча, из-за разлуки с нею и таю и горю, Пусть я сгорю, сокрытый мглой ночною, — не назову ее. Вокруг меня бушуют волны: это — потоки слез моих. Жемчужину мне принесло волною, — не назову ее. Я видел многих тонкостанных, стройных, затмивших кипарис, Но я пленен одною, лишь одною, — не назову ее! Я видел многих нежных и прелестных, но в мире лишь одна Моим владеет сердцем и душою, — не назову ее. Познал я горечь из-за сладкоустой, но что же делать мне, — Не смолкнет мир, пока я не открою, не назову ее! Ты говоришь мне так: «Джами неверен, мне от него беда», Me думай, что не знаюсь я с бедою, — не назову ее!

41

Узкой келье я просторность кабака предпочитаю, Утренней молитве — ругань голяка предпочитаю. Леденец, в руке зажатый ринда — пьяного гуляки, Четкам важного, святого старика предпочитаю. Стража нравственности надо напоить вином отменным! Опьяненного — всем трезвым — дурака предпочитаю. На собранье многолюдном о любви шуметь не нужно: Сень забытого, глухого уголка предпочитаю. Хорошо сказал безумец: «Ты влюблен? Так стань безумцем», — Всем страстям я страсть безумца-смельчака предпочитаю! К дому твоему отныне как чужак приду я, ибо Ты сказала: «Я знакомцу чужака предпочитаю!» Скрыл Джами свои страданья посреди развалин сердца, — Для страданий пыль такого тайника предпочитаю.

42

О свежем воздухе лугов, садов желанных — вновь мечтаю. О кипарисе молодом и о тюльпанах вновь мечтаю. О ветер, для чего несешь ты мне цветов благоуханье, — Об одеяниях ее благоуханных вновь мечтаю. Я клятву дал: не буду пить. Пришла весна. О кравчий, где ты? Освободи меня от клятв: о счастье пьяных — вновь мечтаю. Мне добрых слов не говоришь? Хоть непотребные скажи мне: Давно я жду твоих речей, о долгожданных — вновь мечтаю. Кто я, чтобы к тебе прийти на пир? — Я только издалека Смотреть на пир и на гостей, тобою званных, — вновь мечтаю. Пусть лучше без тебя умру, когда подумаю в смятенье, Что жить хочу я без тебя: о новых ранах — вновь мечтаю. Джами, не думай о губах возлюбленной, оставь моленья: Мол, слово услыхать одно из уст румяных — вновь мечтаю!

43

От женщин верности доселе я не видел, От них лишь горести — веселий я не видел, Меня не видя, так меня терзает злая, Что плачу: злость ее ужели я не видел? Так много волшебства в ее глазах прекрасных, Какого и в глазах газели я не видел. К чему ей говорить, что я скорблю всем сердцем? Чтоб луноликие скорбели — я не видел. Пусть плачет только тот, кто мне сказал: «Чтоб слезы, Струясь из ваших глаз, кипели, — я не видел!». Как мне расстаться с ней? Мы с ней — душа и тело, А жизни без души нет в теле, — я не видел! Любовь — недуг, но как избавимся от боли? Джами сказал: «Лекарств и зелий я не видел!».

44

Красавиц верных восхваляют, стремятся к ним со всех сторон, А я жестоким бессердечьем своих кумиров покорен. Стремлюсь кровоточащим сердцем я только к тем, чье ремесло — Надменность, дерзость, прихотливость, их слово для меня закон. Я прихожу к каменносердой, я душу приношу ей в дар, Хотя уверен я, что буду мечом красавицы пронзен. В ее покой вступает каждый, кто родовит, могуч, богат, Лишь тот войти в покой не смеет, кто всей душой в нее влюблен. Пронзи меня стрелой: я ранен, но мне твоя стрела — бальзам, А нож врача мне не поможет, врачом не буду исцелен. Твоя стрела от ран разлуки навеки вылечит меня, — О, как прекрасна сталь, что властно исторгнет мой последний стон! Джами в тоске нашел подкову с копыта твоего коня, — Да будет раб печатью рабства подковой этой заклеймен!

45

Что за дерзкая тюрчанка! Посмотри: она пьяна! Полонила целый город и домой идет одна, А за ней идут безумцы многотысячной толпой, И толпа влюбленных грешной красотой ослеплена. У меня душа из тела к родинке ее летит, — Словно птица, что на воле хочет вкусного зерна. Мне терпенье не знакомо, но с мученьем я знаком, — Тяжесть этого знакомства мне надолго ль суждена? Та свеча, что твердо знает, как страдает мотылек, Ни за что среди влюбленных загореться не должна! Жаждет верующий рая, а подруги — верный друг, Филин грезит о руинах, роза соловью нужна. Соглядатаи святоши, что вам надо от Джами? Только в том вина поэта, что возжаждал он вина!