Любовница бури
Шрифт:
Реорганизация… Даже по-французски это слово звучало очень по-нацистки. Как же они любили чертов порядок! Какое удовольствие получали, загоняя в его бетонные колодки саму жизнь.
Поль провалилась в какую-то пропасть, словно это ее ждало заключение в глухой, темной яме, вероятно, теперь куда более жуткой, чем та крысиная нора в Париже, где ее держали в застенках. В глазах потемнело и она еле сохранила равновесие.
Словно в замедленной съемке она видела, как серая роба Кэтрин сливается с коричневыми рубашками охраны в единое цветастое пятно и исчезает. Рыжий офицер продолжил говорить, наслаждаясь теперь царящей на плацдарме вымученной, натянутой тишиной. Но Поль уже не пыталась его слушать.
Она гадала – увидит
И сквозь эту мутную пелену и морок собственных невеселых мыслей до нее донесся голос Вольфа:
– Meine Ehre heisst Treue.
Марке, апрель 1959 г.
Дорога долго петляла по побережью, прежде чем свернуть в окруженную горами долину. Поль невольно залюбовалась пейзажем – изумрудные луга упирались в лиловые, мягко очерченные силуэты гор, но напомнила себе, что не стоит расслабляться. Все-таки она отправилась не на развлекательную прогулку по достопримечательностям и красотам Италии в обществе своего заботливого супруга, а сопровождает старого врага.
Она вообще толком не могла понять и уложить в своей голове, как получилось, что сейчас она сидит на пассажирском сидении «Альфа-ромео» бывшего оберштурмбанфюрера Вольфа.
К счастью, они хотя бы не пытались вести светскую беседу, а оба молчали, погруженные в свои мысли. В ином случае – ситуация стала бы слишком сюрреалистической.
Хотя видеть Вольфа не в военной форме уже было непривычно. Даже когда он сменил явно омерзительный ему льняной костюм на черные брюки и глухую водолазку.
Наконец-то утомляющее молчание завершилось: дорога резко стала подниматься в гору к красивому старинному городу с мощенными камнем улицами. Поль снова могла любоваться видами из окна и не пытаться думать о том, о чем не стоило бы. А к этому списку относилось очень большое количество вещей.
Вольф остановил машину рядом со старым, полуразвалившимся домом, вероятно, некогда бывшим довольно внушительным особняком. Из палисадника открывался вдохновляющий вид на петляющую внизу дорогу и зеленую долину. Само здание утопало в зелени. Дикий виноград сплелся с чугунной оградой и тянулся до самой крыши. В его тени расположился старый деревянный стол и несколько витиеватых стульев, которые так и приглашали отдохнуть и насладиться свежим горным воздухом.
Поль вовремя одернула себя: нельзя расслабляться. Нельзя забывать, кто этот человек. Кем он был и, скорее всего, так и остался.
Вольф постучал костяшками пальцев по двери, и ему открыла пожилая, напрочь седая итальянка. Она не произнесла ни слова, лишь кивнула и повела своих гостей вглубь дома. Поль украдкой разглядывала обстановку, довольно типичную для старых итальянских вилл – выкрашенные светлой штукатуркой стены, минималистичная, но красивая мебель из резного дерева, картины, посуда довоенных времен. Исключение составлял только маленький черно-белый телевизор, стоявший в гостиной, к которому тут же устремилась встретившая их служанка.
Вольф остановился перед массивной дубовой дверью и только здесь позволил себе обернуться и посмотреть на свою попутчицу, словно нуждаясь в ее согласии, прежде чем войти внутрь.
Поль все это время сжимала пальцы на рукоятке револьвера, спрятанного в кармане, готовая, в любой момент перейти к решительным действиям. И, конечно, это не укрылось от цепкого взгляда Вольфа. Он насмешливо улыбнулся одними уголками губ.
– Тебе не стоит пренебрегать гостеприимством, - сказал он, и, особенно язвительно добавил, выдержав короткую паузу, - впрочем, с твоим воспитанием, я ничему не удивлюсь.
Глава
девятнацатая.Аквитания, декабрь 1941г.
Время снова замедлилось. И теперь каждый день казался целой неделей.
В солнечные дни Поль хотя бы по менявшемуся небу могла различать окончание очередных суток, но легче от этого ее ожидание не становилось. По ее примерным подсчетам, Кэтрин держали в карцере уже около недели, если не больше.
Поль снова делала отметки на стене барака, это помогало ей удержаться от падения в мутную бездну безвременья лагерной монотонности.
Она почти перестала есть, отдавая свои порции товарищам по заключению, ночью не могла сомкнуть глаз и прислушивалась к каждому шороху. У нее почти не осталось сил, она с трудом добиралась до завода, едва могла поднять даже легкие детали; и все валилось у нее из рук.
Именно в это тяжелое время она больше всего жалела о том, что прервала свои сложные отношения с Монстром, потому что сейчас она нуждалась в нем как никогда. Только он теперь мог развеять пугающую неизвестность на счет судьбы Кэтти.
Поль пыталась позвать его мысленно, но в ответ слышала только тишину, глухую и пустую. Девушка готова была просить прощения за свои резкие слова хоть на коленях, наплевав на остатки растоптанной гордости.
Согласилась бы уже на что угодно, хоть стать его ученицей, хоть любовницей, хоть просто игрушкой. Лишь бы закончилась эта пытка. Лишь бы знать, что Кэтрин все еще жива. И наконец-то ее молитвы были услышаны, когда минул одиннадцатый день.
Поль сняли с работы на заводе и конвоировали в уже печально знакомый ей административный блок. С трудом передвигая ноги, она плелась за охранниками, тщетно пытаясь подобрать слова для предстоящего тяжелого разговора. Мысли путались, каждое с трудом построенное предложение казалось еще более нелепым, чем предыдущее. Арестантка почему-то пыталась вспомнить все ситуации в своей жизни, когда ей приходилось просить прощения, но все ссоры с друзьями казались глупыми и пустыми, да и она вроде бы редко переходила рамки допустимого и не была конфликтным человеком. Ссорились они только с Паскалем, когда уже начали работать на французское сопротивление. Причиной их раздора были опасные и серьезные миссии, за которые бралась Поль. Француз страшно переживал за маленькую, хрупкую девушку и пытался всеми силами уберечь ее от войны. Впрочем, поэтому же поводу они постоянно сцеплялись и с Кэтрин. В отличие от Поль, она словно испытывала особенное удовольствие от риска, которому подвергала свою жизнь по случаю и без.
Поль была хоть немного благоразумна, чего нельзя было сказать об американке. Сама она то взрослела в пустыне, где нужно было каждый день думать о том, как сохранить собственную жизнь, когда подруга выросла с сестрами и братом-двойняшкой в богатой квартире отца и только и делала, что искала приключений, будучи всегда избалованной и сытой наследницей.
Удивительно, как они вообще смогли стать такими хорошими подругами, ведь Поль должна была завидовать Кэтти, ненавидеть, за брошенную на другом континенте семью, умолявшую не ввязываться в войну… Но не могла завидовать. Не могла ненавидеть. Только любить и бояться за сумасбродную девчонку в моменты ее самоубийственных выходок.
Поэтому теперь Поль совершенно не знала, как ей говорить с Монстром. Монстром, у которого за жуткой маской пряталась очень чувствительная и изувеченная душа, в которую она успела невольно вогнать очередной железный штырь своим непониманием.
Арестантку снова пристегнули к креслу, но она даже была благодарна за это – из-за недосыпа и недоедания ей с трудом удавалось сохранять прямое положение тела. А так – хотя бы кожаные ремни удерживали ее от того, чтобы не разбить нос о холодный бетон на полу. Сердце девушки бешено билось в предвкушении встречи.