Люди на болоте. Дыхание грозы

уговорили его прийти, пригрозить кое-кому из тех, кто хотел провести

землеустройство! .. Не возле кладбища?

Остатки надежды исчезли у Евхима: "Знает все! Думал - ни одной душе не

известно. Как трясиной затянуло, думал.

А тут - на тебе, знают! И кто - уполномоченный ГПУ, считай! .."

– Кто это... наплел такого?

– Все известно. Этот Дятел, с которым я только что благодаря вам

познакомился, если не ошибаюсь, в ту ночь был нежданным помощником? Это на

него вы так хитро навели людей Маслака? Знает или не знает он, кому должен

быть благодарен за ту ночь, за юровичскую каталажку?..

– Все это выдумка...
– лишь бы не молчать, сказал вконец уничтоженный

Евхим.

"И откуда он взялся, Маслак, - словно воскрес, скажи ты!.. Воскрес - и

не где-нибудь, а, может, в тюремной камере!

Выследили да нечаянно нагрянули, скрутили руки... Допросили...

Рассказал все, как было.." Погибели нет на черта!"

Уполномоченный вдруг рассердился:

– Брось! Не мели вздор! Противно слушать! Взрослый человек!
– Он

смотрел на Евхима с пренебрежением.
– Видишь же - все знаю! В этой тайне

для меня нет ничего тайного! Все - явное, все известно! Перестань молоть

вздор!

– Откуда же вы.., узнали об этом?
– пошел на риск Евхим.
– Кто вам

рассказал?

– Это уже деловой, мужской разговор!
– похвалил Зубрич.
– Сообщил тот,

кто подарил тебе польский карабин.

– Костка?
– Так друзья иногда величали Ольхового, сообщника Маслака.

– Он.

– Где он?

– Жив. Вместе с атаманом. А где, считай, не знаешь...

Евхим почувствовал, что выплыл на поверхность с холодного, темного дна,

где видел себя уже утопленником. Страх, тревога, правда, еще жили в нем,

угнетали, но уже не так, как несколько минут назад.

– Кто вы такой? Никогда бы не подумал!..
– как бы повинился он перед

уполномоченным.
– И теперь не верится вроде...

– Я - сотрудник волисполкома. Прошу запомнить. Советский служащий, -

строго сказал Зубрич.
– На людях - мы не знакомы. Мы не только ничего не

знаем о некоем отщепенце по фамилии Маслак, но и друг друга. Я не знаю

вас, вы - меня. За исключением того, что я видел неприятную для вас

стычку, как сотрудник волисполкома. Ясно?

– Ясно. Не маленький...

– Не забывай.
– Зубрич заговорил мягче, с доверием: - Знай также: тебя

помнят, если будет необходимо, к тебе придут. И ты должен сделать что

надлежит!.. Ну, что еще? Ещеполезно вот что иметь в виду: ты, говоря

витиеватым стилем, не один! Нас - много!.. В деревнях, в местечке, в

городе, за границей!.. Да, да - много! Мы молчим до поры! До команды,

которая перевернет все!.. Она может быть не скоро, но она будет! Когда

придет эта пора, для нас начнется иная, настоящая жизнь. Не горсть - вся

земля вокруг будет наша!

Поля, леса, луга - все!

Зубрич увлекся, и Евхим слушал то, что он говорил, как хорошую сказку.

В этой сказке Евхима наделяли не какой-то полоской, а целыми просторами

земли, лесами, делали хозяином большого дома, коровников, конюшен. В этих

коровниках и конюшнях такая мелюзга, как Дятлик, счастливы были получить

работу. Они трепетали от одного взгляда Евхима, ловили каждое его слово.

Он был властелин и бог...

Евхиму было досадно, что Зубрич скоро прервал эту сказку и сухо, сразу

отделив себя от него, Евхима, приказал:

– А пока - конспирация и еще раз конспирация!.. И если выдашь

кого-нибудь из нашего легиона - знай: головы не сносить! Нигде не

спрячешься!

– Этого вы мне не говорите!
– обиделся Евхим.
– Мне

это - лишнее!

Зубрич будто не заметил его обиды. Озабоченно, деловито

сказал:

– Человек, который придет от нас, спросит тебя: "Не видели вы черного

коня, что хромает на заднюю ногу?" Это будет из наших. Ясно?

– Ясно!..

– Ну, вот и все!..
– Он напомнил: - Мы по-прежнему не знакомы. Я лишь

угрожал тебе на поле.
– Зубрич холодно, кивком головы простился, повел

глазами в сторону деревни, коротко, по-военному, приказал: - Уходи!

Евхим, идя рядом со старым Глушаком и Степаном, сказал, что

уполномоченный очень ругал за драку, угрожал даже судом, и старик слов не

находил, проклиная уполномоченного.

С проклятиями он и отстал от Евхима и Степана, потянулся к толпе, что

брела по полю с меркой...

От радости Евхиму шагалось легко, хотелось шутить. Но когда, перевеивая

со Степаном рожь, снова стал перебирать все в памяти, вдруг ожило

беспокойство: а что, если он - подослан, этот уполномоченный, и выведал

только для ГПУ?

Очень уж странно, неожиданно свалилось все на голову.

Он вспоминал, как вел себя этот человек в президиуме,- как,

протиснувшись сквозь толпу в поле, ругал Дятлика, угрожал ему, Евхиму.

Мысленно перебирал все, что слышал от него. Спокойствие, уверенность не

приходили: слишком уж много было неожиданного, непонятного. Разные, совсем

разные слова, разные поступки. Будто два разных человека были, совсем

непохожих, даже враждебных друг другу... Конечно, в жизни не раз

приходится говорить одно, а делать другое - Евхиму самому немало

приходилось кривить душой.

Но в самом себе хорошо видно, где правда, а где ложь. Да и у других

куреневцев это не так уж трудно было определить.

А тут, как тут спокойно видеть этих разных людей в одном человеке,

знать, что один из них докопался до такой тайны!

Хотелось верить, что обмана нет, бояться не надо И верил порой,