Люди на болоте. Дыхание грозы

за дитя беспокоиться!.. И ты, - упрекнул он мать, - лезешь со своим стоном

не в пору, поесть не дашь человеку!

Уже когда легли спать, дед Денис проговорил впотьмах с печи:

– Этого старого Корча аж затрясло, когда ты говорил.

Если б смог - разорвал бы! Не попадайся теперь ему или Евхиму. Но ты,

тем часом, не бойся! Не очень-то и поддаваться нужно! И никому уступать не

следует! Никто за тебя не заступится, если сам не заступишься! Так пускай,

тем часом, знают, что и у тебя зубы есть!

Помолчал немного, поворочался: видно, жгла печь. Будто читая мысли

Василя, посоветовал:

– И завтра, тем часом, не зевай. Как будут делить, скажи - лишь бы

какой земли нам не надо! Требуй, чтоб полюдски наделили! Не уступай, одним

словом! Не уступай!

2

Василь проснулся рано, до первых петухов. В хате все еще спали, и

только Володька на печи что-то бормотал во сне. Это бормотанье) видимо, и

разбудило Василя. Он уж готов был снова задремать, но в сонливую

.беззаботность его вдруг ворвалась тревога-воспоминание: сегодня! Сегодня

должно начаться!..

Едва дошел до него смысл того, что случилось вчера, покоя будто и не

бывало. Вспомнились споры на собрании, опасение, что отложат передел,

опять закружились, обожгли горячие слова, которые вырвались у него. Опять

будто говорил, кричал, нападал на тех, кто осторожностью, боязливостью

чуть не сорвал передел земли, вступался за себя, за свои полдесятины.

"Хорошо вам говорить, если есть с чего прокормиться: вдоволь земли, и

какой, - что ни бросишь в нее, всегда что-то вырастет! А как мне, на одном

песке, на пустоте этой? Как?" С этими мыслями-обидами переплетались

напоминания об угрозах Маслака, но и теперь страху не поддавался. "Сами

пусть не очень вылезают, если хотят целыми быть, змеи болотные!"

О чем бы ни вспоминал, ни на момент не исчезая, жило в нем, тешило и

бередило душу беспокойство о земле. До вчерашнего дня он только мечтал о

ней, а теперь она была почти у него в руках. И не горсть, не мелочь

какая-нибудь - более полдесятины. Если бы повезло при дележе да настоящий

кусок прирезали, урожайный, то это было б все равно что враз разбогатеть!

Не впервые просил, умолял мысленно: тот бы ему клич, что возле

цагельни, что у Корча отберут.

Мечтал, а сам тревожил себя, предрекал уверенно, словно заранее знал:

"Ага, жди, так тебе и дадут его! Увидишь его, как свои уши! Много там

глупых в комиссии или среди тех, кто возле нее отираются, чтоб такой

лакомый кусок отдать другому!" Он почти своими глазами видел, как этот -

такой желанный, давным-давно облюбованный - кусок переходит в чьи-то

другие, ловкие, хитрые руки. "На лакомый кусок ловцов тут с избытком. И не

оглянешься, как выхватят из-под носа! Из кармана и то, если б спрятать

можно было, вытянуть ловцам этим - как плюнуть!"

В тревоге, полный лютой ненависти к ловцам, из-за которых не избежишь

обид, Василь как бы слышал дедово наставление, которое еще сильнее

горячило, прибавляло смелости: "Не поддавайся! Пусть знают, что и у тебя

зубы есть!"

Легко сказать не поддавайся! Василь готов был разозлиться на деда

Дениса: пусть бы сам попробовал не поддаться, живя с такими людьми!

И все же Василь не хотел и не мог уступать: уж очень привлекала его

земля, что возле цагельни! Уж очень жалко было бы упустить такое добро,

дать воспользоваться им кому-то чужому!

Оно так близко, добро это. Почти в руках. Только бы не проморгать, не

дать отхватить его другим. Самому ухватить раньше! Не ожидая, пока

кто-нибудь из комиссии приберет к рукам! Он вдруг похолодел: а может, пока

он думает попусту, тот кусок кто-нибудь уже присвоил! Ведь не только ему

постановили дать землю! "Встал ночью и - захватил!

И ждет лишь, когда подойдут другие - чтоб показать!..

А чего ж, приедет с плугом, запашет и - хозяин! И никто ничего не

сделает ему!"

Василя так встревожила эта мысль, что он уже не мог лежать, вскочил,

стал быстро одеваться. Не подумал даже, что может разбудить мать или деда,

– не до того было Но никто и не проснулся. Им и забот мало, что в этот

момент кто-то, может быть, из-под рук выхватил их богатство!

Во дворе, черном и тихом, шелестел по соломенной крыше, булькал по

невидимым лужам дождь. Тихо было и во всей деревне, ни один огонек не

желтил темноты. Но Василя не успокоила эта тишина: хитрые ловцы делают

свое дело тайком. Не такой он дурак, чтоб поверить, что если в деревне как

будто тихо, то все спят.

Оскальзываясь на мокрой дорожке, Василь выбрался огородами к

пригуменью, не колеблясь, направился в лопотливую дождевую черноту. Он то

шел, то бежал, мысли, как оводы, не давали покоя, убеждали: опоздал,

проворонил, заняли уже. Захватил кто-то. Захватил, и никто ничего ему не

сделает. Будет пановать себе на таком добре...

Василя щемила зависть к этому неизвестному, так перехитрившему его. Не

просто зависть, а зависть с неприязнью, которая все усиливалась,

становилась более злой. Да и как же иначе: почти из-под рук выхватил

хапуга ловкий! Кому же, как не Василю, должен принадлежать этот кусок,

давным-давно присмотренный, облюбованный. Еще никто и не думал о нем, как

Василь выбрал его. И вот - вырвали, считай, прямо из рук, и никто не

установит справедливость, никто не сгонит хапугу, заразу эту: по закону,

скажут, забрал - на собрании, мол, все слышали, что прирезать полагается!

Вот ведь люди! Чего только не натерпишься, как поживешь с такими!