Люди на болоте. Дыхание грозы

успокаивался. Но спокойствие было недолгим, вползала иная тревога: как бы

все это не стало известно кому не следует. Если разговор с Маслаком и

Ольховым, которого никто, кроме них троих, не слышал, дошел до Юровичей,

то почему другие не могут узнать об этом? Если он, этот юровичский, и не

из ГПУ, то кто может поручиться, что он не наткнется где-нибудь на них? А

там, как прижмут, разве не выложит всего? Выложит как миленький, всех

выдаст, лишь бы за соломинку уцепиться! Неужто пожалеет его, Евхима?

Хорошие сказки сказывал он. А только сказки - не для взрослых. Сказка

есть сказка, а жизнь - жизнь. Как бы, поверив в те сказки, погнавшись за

журавлем в небе, не потерять и того, что еще осталось. Плохо или не плохо,

а все же ты живешь! Какое там ни есть, а хозяйство не хуже, чем у людей, -

не ходишь по миру с торбой. А можешь пойти - корочке черствой рад будешь

тогда, где-нибудь в Соловках...

И радости были ненадежны, и тревоги бередили. И много хлопот лишних,

неотложных забот - перед самой свадьбой! Но когда вспоминал о драке с

Дятликом, радовался: "Придет пора - повопишь, удод желторотый!" Не раз, не

два вспоминал встречу у кладбища, жалел: надо было так дать маху! Почему

бы тогда не кокнуть сопляка! Не подсказал им, дурень!..

Много беспокойства было у человека перед самой свадьбой!

7

На следующее утро мать Василя, войдя со двора, поставила пустой ушат,

сказала обеспокоенно:

– Боже! Этого еще не хватало!

– Чего ты там?
– отозвался дед, вырезывавший из кленового бруска ложку.

– Идите на крыльцо, поглядите.

Василь вышел первым, не одеваясь, в белых штанах и сорочке. Хотя еще не

совсем рассвело, но уже хорошо был виден на двери большой черный крест.

Деготь кое-где подтек, пополз нитями вниз.

– Маслаки? Неужели маслаки?
– подумала вслух мать, когда все снова

сошлись в хате.

Она верила и не верила: сдержанная, рассудительная, она была совсем

другой, чем вчера в поле. Была такой, как обычно.

Дед взял кленовый обрубок, подумал:

– Маслак-то, может, Маслак. Только, тем часом, живет он, может быть, не

на болоте и не за болотом!..

– Корчей это работа!
– заявил Василь.

– Эти теперь не дадут спуска!..

– А пусть не дают, - оборвал сетования матери Василь.
– Плевать мне!

– Плевать, тем часом, не очень наплюешься!.. Это такая зараза... А тут,

если у него еще банда...

– В сельсовет бы на них! Чтоб упекли в тюрьму!

– Эге! Упекли! Без доказательства!.. Не поймала - не говори, что вор!

– А можно было б и подловить!

– Подлови, тогда и говори!
– Дед помолчал.
– Чует и моя душа, тем

часом, что тот Маслак и правда близко. Все может быть...

Мать упала духом:

– Может быть! Вот же гадюка, никак не прижмут, чтоб не выкрутился!

– Помогают гаду какие-то...

– Остерегаться надо, - деловито рассудила мать. Как маленькому, сказала

Василю: - В лес чтоб один не ездил!

С дедом, со мной или с кем из добрых друзей! И с ружьем дедовым!

– Ну вот - учите!

– А и учу! Учить надо! Рано от материнской науки отойти захотел - вот и

получается такое!.. Вечером чтоб не ходил поздно. И ночью чтоб не

выскакивал на крыльцо!

– Так, может, мне в хате и... Как маленькому все равно.

– Айв хате. Или в сенях, если уж так стыдно. Пан, говорят, Аскерко

никогда ночью не выходил. Не то что в холод, но и летом...

– Пан! Вот сказала! Куры подохнут со смеху!

– Гляди, чтоб сам жив был!
– строго сказала мать. Добавила мягче: - А

что такого, что дома, - знать никто не будет. Не думай!

– Все равно!

– Не все равно! Под пулю нечего лезть!

– Правду мать говорит, - кивнул дед.

Василь сердито плюнул, вышел из хаты.

...В тот же день, несколько позже, Евхиму пришлось еще раз встретиться

с Хадоськой. Подкараулила за огородами, сошлись лицом к лицу. Евхим

вскипел:

– Чего цепляешься? Знаешь ведь, что кончилось все!

Свадьбу уже справлять собираюсь!..

– Знаю. А только скажу, - горько проговорила она, - скажу: пускай тебе

на том свете будет так, как мне на этом...

Не удержалась, губы задрожали, на глазах замутнели слезы. Но опередила

его, бросила неожиданно твердо:

– Вот и все мое слово! Последнее!
– В ее голосе послышалось столько

ненависти, что он смутился.
– Больше - не прицеплюсь! Можешь не бояться!..

И не увидишь больше!

Она сразу же отвернулась, ушла первая, незнакомая, страшная.

"Последнее? Не увижу?.." Евхим проводил ее взглядом. Она шла твердо, -

должно быть, не обманывала.

От недоброго предчувствия им овладело беспокойство: знает или не знает

кто об этом? А что, если дойдет до Ганны? ..

– Надо же - столько неприятностей перед свадьбой!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Хадоська была в отчаянии. Что делать? Думала, думала - и не могла

придумать ничего, не приходила к чему-либо путному.

Дитя... Радоваться, кажется, надо бы. Милое, дброгое сердцу существо

родиться должно. Ее дитя, не чье-нибудь.

Она так любит детей, даже чужих, как же любила бы свое!

И как хотела бы его - увидеть, приголубить, покачать. С какой нежностью

порой думала о нем, крохотном, которое, она знала, - хотя и не всегда

верилось как-то, - жило уже в ней. Жило, не ведомое никому, только ей да

Евхиму...