Люди на болоте. Дыхание грозы

воля родителей для девки - божья воля. Так было со всеми, так будет и с

ней. И нечего противиться, - надо слушаться их - родителей и бога...

И она слушалась. Не горевала, не возражала, шла рядом с ними. Так было

заведено, так делали все. Беспокоилась уже о том, чтобы не оплошать в

чем-нибудь на смотринах, все сделать так, как надо, не показать себя

недотепой.

Проходя мимо хаты к крыльцу, Ганна заметила, как в окне сверкнули

любопытные, острые глазки Сороки, и беспокойство ее усилилось. Она упругой

походкой взошла на крыльцо, гордо подняв голову, - как шла всегда, когда

знала, что за ней следят любопытные глаза.

В сенях мачеха заикнулась, чтобы помыла руки, нарядилась, но сразу же

умолкла, встретив взгляд, который говорил: сама знаю, что йадо.

– Принесите юбку, которая в клетку, фабричную кофту, черевики и фартук

белый!

Ганна проговорила это так сдержанно и так строго, что мачеха

почувствовала себя не мачехой, а младшей сестрой.

– Хорошо, хорошо. Сейчас... А ты разве - в каморку?

Ганна не ответила - взяла кружку, плеснула из нее на руки, и мачеха

заспешила в хату.

Отец все время стоял молча, наблюдал за Ганной так, будто терял ее

навсегда. Глядел и не мог наглядеться. Когда она, переодевшись в каморке,

вышла в красной сатиновой кофте, что переливалась огнем на ее плечах, на

груди, в белом фартуке, в высоко зашнурованных хромовых ботинках, в

которых ходила покойница мать, - когда Чернушка увидел ее, наряженную,

стройную, сильную, чернобровую красавицу, печальное лицо его невольно

засветилось восхищением. Готовясь проститься, потерять ее, он будто

впервые увидел дочь во всей красоте, и восхищение и гордость за нее на

время заполнили его душу, вытеснили все другие чувства.

"Как мак! Как маков цвет! Вылитая мать!" - подумал он радостно. Губы

его вдруг подернулись болью, глаза замигали - он вспомнил покойницу,

первую их встречу, незабываемый до смерти вишенник!

Чернушка обнял дочь и, робко всхлипнув, сказал:

– Дай тебе боже!..

Вслед за ним растроганно всхлипнула мачеха, шмыгнула носом.

– Иди, ждут!..

Едва они вошли в хату, Сорока вскочила, закрутилась, застрекотала:

– А, пришла гусочка! Дождался гусачок молодой поры золотой. Крутил

головкой, гусочку выглядывал, побаиваться начал - нет и нет! А она вот,

появилась - хата засветилась!

– Не ждали, - сказала мачеха.
– Ганночка как раз бураки копала...

Сорока обошла, осмотрела, ощупала глазами Ганну со всех сторон,

направилась к столу, за которым сидели Евхим, старый Глушак и черный,

заросший, как леший, Прокоп.

– Не ждали, значит? Не знали, не гадали, с какой стороны гусачок придет

за гуской-подружкой! С какой стороны приплывет счастье-богатство! А оно

вот - не из-за поля далекого, не из-за леса высокого, из своего села.

Пришел молодой удалец, добрый купец!..

Сорока сыпала словами, стреляла глазками то в одного, то в другого, а

чаще всего в старого Глушака, как бы ожидая одобрения своему красноречию,

своей ловкости. Но Глушак, казалось, не слышал и не видел ее, -

молчаливый, затаившийся старый Корч сквозь очки с веревочкой, нацепленной

на ухо вместо дужки, пристально рассматривал Ганну.

Ганне от его упорного, непонятного взгляда было неловко.

– Ваш товар, наш купец!
– проворчал Прокоп, обводя хмурыми глазами

из-под черно нависших бровей пирог и бутылку, которые уже стояли на столе.

– Купец - всем купцам купец! Сам молодой, чуб золотой, добра полны

клети - лучший на свете!..

– Купца не хаем, - сказал отец - Только - девка годами не вышла!..

Погулять бы еще надо!..

– Э, что с того гулянья!.. От гульбы конь портится, так и девка!..

– Семнадцать годков всего!..

– В самый раз, самый лучший квас! А то - перезреет, закиснет, станет

всем ненавистна. Станет как макуха - будет вековуха! Жалеть будет -

батька, мать проклинать, что не стали замуж выдавать! Жених вон какой: что

родом, что телом, что красой, что делом...

– Наша тоже - слава богу!
– вступился за Ганну отец.

– И старательная, и умная, и послушная, - сразу поддержала его мачеха.

– И лицом - другую такую поискать!

Пусть хоть кто скажет: ничем не обделил бог!

– А Евхим - разве, сказать, не первый парень на все Курени? И ко всему

– достаток! Пойдет которая - не нахвалится на долю, и поест и попьет вволю!

– Наша, конечно, не богатая...
– отозвался было отец, но мачеха не дала

ему договорить, бросилась сама в наступление:

– Не богатая, зато - с руками! Лишним ртом не будет!

Как иная с полным сундуком! И наварит, и напечет, и рубашку мужу

сошьет! И поросенка, и ребенка досмотрит! Визжать с голоду не будут!..

– Чего тут молоть попусту!
– вступил в разговор старый Глушак

нетерпеливо, скрипуче.
– Знаем всё, и мы и они - не дальние... Одним

словом - пирог берете?

Старик повел очками на мачеху, на отца, Ганну не спросил. Мачеха

немного помолчала для приличия, как бы размышляя:

– Да мы что же?.. Мы не против, если уж на то... Ганночка, поклонись

сватам, возьми пирог...

4

Назавтра, в воскресенье, был сговор. Глушаки, дядьки, тетки Глушаков

пили в тесной Чернушковой хате самогон, ели с таким аппетитом, что

нагоняли на мачеху страх, беспорядочно и громко разговаривали. За окнами,

сплющивая носы, жались дети, любопытные взрослые. Ганна время от времени

оглядывалась на них. Ей было в тягость это казавшееся долгим гулянье, она