Люди на болоте. Дыхание грозы

возмущенно загорелся:

– Овец я нашел!

– Мало что нашел! Нашел - не купил!..
– Евхим полез к Чернушке: - Почем

продаете?

Парень, разозлившись, отрезал:

– Я беру овец!

Он резким движением выхватил из кармана гимнастерки кошелек, стал

отсчитывать аккуратно свернутые рубли, тяжелые медяки. Руки его, с

кривыми, неспокойными пальцами, непослушно дрожали.

– Эх, дешево продали!
– "пожалел" Евхим вслух.
– Я больше дал бы!

Он подмигнул Ганне, следившей за всем как-то невесело, и отошел будто

бы недовольный. Однако, как только парень в шинели увел овец от Чернушки,

он вернулся к подводе, озорно, громко захохотал:

– Все-таки один попался!

Мачеха, повеселевшая, почти счастливая, взглянула на него с

восхищением: вот молодчина, хват!

– Спасибо тебе, Евхимко! Выручил ты нас, спас прямо!

Мы тут до вечера проторчали бы! И не продали б, может!

– Смотреть никто не хотел!
– согласно отозвался Ганнин отец.

Евхим ответил скромно:

– Ну, чего тут благодарить! Как чужого все равно!..

Свои ж теперь, сказать, одна семья!..

– Свои. Верно, Евхимко!

Евхим влюбленными глазами посмотрел на Ганну.

– Может, пройдем поглядим, где что делается?

– Ага! Идите, идите!
– охотно поддержала его мачеха.

Ганна не возражала; не только потому, что невесте не годилось возражать

жениху, своему будущему хозяину, но и потому, что давно хотелось влиться в

людской водоворот, таивший в себе, казалось, столько интересного. Стоя

возле подводы, она видела так мало, да и стояние это наскучило ей!

– Ганнуля!..
– Отец отозвал ее в сторону, тайком, как большой подарок,

дал помятый, потный рубль.
– Может, захочешь купить что-нибудь!

Ганна поблагодарила, завернула бумажку в носовой платок, под охраной

двух сильных парней направилась к другим подводам, в толчею и гомон

людской толпы.

4

Первое время рядом с Евхимом она чувствовала себя неловко: как бы не

девушка уже, не свободная, жена его. Но неловкость эта скоро улеглась,

исчезла, внимание, мысли ее поглотило зрелище ярмарки. Вот дед стоит,

опершись на воз, - может, чужой, - стоит, будто дремлет. На плечах деда

висит связка обыкновенных лозовых лаптей, - кажется, не продал ни одной

пары, а сколько возился с ними, как, наверное, устал, пока добрел сюда - в

такие годы? Женщина, тоже немолодая, болезненная, держит на руках

поношенную, выкрашенную в луковой шелухе холщовую сорочку, еще одна - за

подводой - со свертком полотна... Мальчишка, белокурый, с настороженными,

диковатыми глазами, продает шапку-кубанку, - кожаный верх ее протерт до

белизны...

– Украл?
– подскочил вдруг к нему Евхим.

– Сам ты - украл!

– А вот сейчас прове-рим! Вот сейчас - в милицию!

– Зови!
– мальчик смотрел отважно, даже глазом не моргнул.

Потом неожиданно - они и шевельнуться не успели - мелькнул и исчез

среди подвод и людей.

– Вот шпана!
– покачал головой Евхим, одобрительно смеясь.
– Как

воробей!.. Из детдома, видно!..

Евхим и теперь шел, толкаясь, весело, задиристо покрикивая, чтобы

расчистить дорогу, тут и там останавливался возле подвод, возле

торговавших людей, рассматривал скотину и товар, будто приценивался.

– Тетка, почем шкилета этого продаешь?
– спросил он, указывая на

корову, задумчиво жевавшую сено.

Корова была как корова, не слишком худая, и тетка обиделась:

– Сам ты шкилет! Байстрюк солдатский!

– Я не байстрюк, тетка! У меня и батько и матка есть!

Вот они знают!..
– Евхим кивнул на Ганну и Ларивона.

Ларивон подтвердил:

– Есть.

– Вот, слышите! А о шкилете - я так, для смеху! А вы уже и ругаться!

Разве я не вижу, что корова у вас - прямо хоть на выставку? Молока, видно,

дает - залейся!..
– Женщина взглянула недоверчиво, промолчала. Но Евхим не

отступал, серьезно, деловито спросил: - Так за сколько продаете?

Женщина заколебалась:

– Пятнадцать - как отдать!

– Дорого!
– Евхим губы поджал - столько заломила!

г - А ты - сколько бы дал?

– И даром не взял бы! Такую дохлятину!

Он захохотал прямо в лицо ошалевшей женщине и пошел дальше. Ларивон

подался вслед, тоже давясь смехом. Вот допек! Допек так допек!..

Только Ганна не смеялась - ей было жаль женщину.

– Зачем тебе это?
– сказала она Евхиму с укором.

– А чего не посмеяться? Где и посмеяться, как не тут!..

Озоруя, он тихо запел:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем!

Мировой пожар в крови...

Господи, благослови!..

Ему, видно, эта песенка казалась потешной, как и Ларивону,

подтягивавшему ему. Ганна же будто и не слышала их озорного пения,

захваченная оживленной суетой вокруг.

– Ведра, ушаты кому?! Ушаты новые, осиновые, сосновые! Дежки, бочки!

Дежки, дежки!..

– Ободья, ободья кому? На сто лет хватит! Детям и внукам хватит!..

– Подсвинка продаю! Недорого! Подсвинка!.. Можно кормить, можно забить!

– Рыба свежая! Сегодня из речки! Только что выловили!

– Деготь! Деготь! Деготь!

– Рыба! Рыба! Рыба!

Все удивительно перепуталось тут: подводы, возле которых покорно и

грустно дремали лысухи и "рогули", жались к подводам, на которых белели

ушаты, бочки; норовистые бараны и беспокойные свиньи шевелились меж возов

с лозовыми коробками, корзинами и кошелками, колесами, ободьями.

Переплетались голоса и звуки - бедные животные вплетали в людской гомон