Люди сороковых годов

– Что ж, вы этих господ стойкостью и благородством вашего характера хотите удивить и поразить; вас только сочтут закоренелым и никогда поэтому не простят; но когда об вас будет благоприятная рекомендация губернатора, мы употребим здесь все пружины, и, может быть, нам удастся извлечь вас снова на божий свет.

– А других средств вы не находите?

– Совершенно не нахожу.

– А если я напишу к государю письмо и объясню, что я неспособен служить?

– Тут о вашей способности или неспособности к службе никто и не заботится, но вы обязаны служить: как сосланный в Енисейскую губернию должен жить в Енисейской губернии, или сосланный на каторгу должен работать на каторге, - хотя, может быть, они и неспособны на то.

Проговоря это, Абреев сам даже невольно улыбнулся своему объяснению.

Вихров совсем поник головой.

– Выхлопочем вам прощенье, выхлопочем, - ободрял его Абреев, хлопая дружески по плечу.

Вихров встал и прошелся несколько раз по комнате.

– Вы не живали, полковник, в провинции и не знаете, что это такое, произнес он.

– Терпение, mon cher, терпение!
– проговорил Абреев.
– Когда мне в тридцать почти лет пришлось сесть за указку, сначала было очень тяжело, но я дал себе слово переломить себя и переломил... Однако allons diner [166] , - сказал он, взглянув на часы.

166

идемте обедать (франц.).

В столовой Вихров увидел с черными глазами и с роскошными волосами жену Абреева. Он довольно небрежно рекомендовал ей Вихрова.

– А у нас была княгиня Тавина, - начала хозяйка каким-то точно размокшим языком.

– Ну, что же из этого?
– спросил ее серьезно Абреев.

– Ничего, - протянула хозяйка.

Абреев при этом только потупился.

– Ужо я в оперу поеду, - продолжала тем же мятым языком хозяйка.

– Поезжай, - отвечал ей и на это сухо Абреев.

– А вот, кстати, я еще забыл вам сообщить, - отнесся он к Вихрову, - я по вашему делу заезжал также и к Плавину, он тоже все это знает и хлопочет за вас; потом я в клубе видел разные другие их власти и говорил им, чтобы они, по крайней мере, место дали вам приличное, а то, пожалуй, писцом вас каким-нибудь определят.

– Мне это решительно все равно, - сказал с грустью Вихров.

Ему всего мучительнее была мысль, что он должен будет расстаться с Мари, и когда потом с ней увидится, он и того даже не знал.

С печальными и тяжелыми мыслями вышел он от Абреевых и не в состоянии даже был ехать к Эйсмондам. Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: "Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы".
– "Этакий отвратительный формалист", - подумал про себя Вихров.

В одиннадцать часов на другой день он пошел к Плавину. Тот принял его на этот раз гораздо суше и даже несколько строго.

– Господин министр, - начал он, сам стоя и не сажая Вихрова, - поручил мне вам передать: в какую губернию вы желаете быть отправлены и определены на службу?

И Плавин назвал Вихрову три губернии.

Герой мой решительно недоумевал и при этом вспомнил только, что в одной из сказанных ему губерний служат братья Захаревские; а потому он и выбрал ее, чтоб иметь хоть кого-нибудь знакомых.

– Потрудитесь вписать эту губернию, - сказал Плавин сидевшему тут же у стола молодому человеку.

Тот написал что-то такое на какой-то бумаге.

– В какую же должность меня там определят?
– спросил Вихров.

– Вас назначают чиновником особых поручений к губернатору, без жалованья, так как есть в виду, что вы имеете свое состояние.

– А кто там губернатор в этой губернии, которую я выбрал?
– спросил Вихров.

– Не помню, - произнес протяжно Плавин и вслед за тем позвонил. В кабинет вошел солдат.

– Попроси ко мне Дормидонта Ивановича, - сказал он.

Солдат ушел, и вслед за тем явился Дормидонт Иванович - старый, почтенный и, должно быть, преисполнительный столоначальник.

– Кто губернатор в ...?
– и Плавин назвал губернию, которую выбрал Вихров.

– Генерал-майор Мохов.

– Он откуда?

– Из южных польских губерний переведен, - отвечал Дормидонт Иванович каким-то грустным голосом.

– По случаю чего?
– продолжал как бы допрашивать Плавин почтительно стоявшего перед ним старого столоначальника.

Дормидонт Иванович слегка улыбнулся при этом.

– По строгости и строптивости нрава, - отвечал он.

– Это хорошо, - произнес Вихров, - но, может быть, в других губерниях, которые мне предназначены, эти господа лучше?

Плавин думал.

Дормидонт Иванович понял, наконец, к чему его расспрашивают.

– Все одни и те же!
– отвечал он Вихрову и махнул рукой.

Плавин сделал слегка знак головою Дормидонту Ивановичу, и тот удалился.

Вихров несколько времени еще оставался с Плавиным, как бы ожидая, не скажет ли тот чего-нибудь; но Плавин молчал, и при прощанье, наконец, видно было даже, что он хотел что-то такое сказать, - однако не решился на это и только молча расцеловался с Вихровым.

Тот прямо от него пришел к Мари. Она уж с ума сходила, где он и что с ним, и посылала письмо к нему в номер; но там ей ответили, что его дома нет.

– Где ты пропадаешь!
– воскликнула она, встретив его почти на пороге передней.

– Все по делам своим хлопотал, - отвечал, грустно улыбаясь, Вихров.

– Ну что же, чем тебя решили?
– спрашивала Мари; нетерпение было видно в каждой черте ее лица.

В это время они входили в ее комнату и усаживались.

– Решили, чтобы сослать меня в... губернию и определить там на службу.

– Зачем же на службу?
– спросила Мари, чутьем сердца понимавшая, что это было всего тяжелее для Вихрова.

– Для улучшения моей нравственности и моих взглядов на вещи, - отвечал он насмешливо.

– Но за что же?.. За что?..
– спрашивала Мари.

– За проведение французских идей и протест мой против крепостного права, - отвечал Вихров.

Мари взяла себя за голову.

Она не в состоянии, кажется, была говорить от горя и досады.

– То ужасно, - продолжал Вихров, - бог дал мне, говорят, талант, некоторый ум и образование, но я теперь пикнуть не смею печатно, потому что подавать читателям воду, как это делают другие господа, я не могу; а так писать, как я хочу, мне не позволят всю жизнь; ну и прекрасно, - это, значит, убили во мне навсегда; но мне жить даже не позволяют там, где я хочу!.. Теперь мое единственное желание быть в Петербурге, около вас, потому что вы для меня все в мире, единственная моя родная и единственный мой друг, - для меня все в вас!..

Когда Вихров говорил это, у него слезы даже выступили из глаз. У Мари также капали они по щекам.

– Ничего, бог даст, все это пройдет когда-нибудь, - сказала она, протягивая ему руку.

– Друг мой!
– воскликнул Вихров.
– Пока пройдет, еще неизвестно, что со мной будет; я пробовал провинцию и чуть не спился там...

– Это я слышала, и меня, признаюсь, это больше всего пугает, проговорила мрачно Мари.
– Ну, послушай, - продолжала она, обращаясь к Вихрову и беря его за руку, - ты говоришь, что любишь меня; то для меня, для любви моей к тебе, побереги себя в этом случае, потому что все эти несчастия твои пройдут; но этим ты погубишь себя!