Люди сороковых годов

– Молебен угоднику желаете отслужить?
– спросил он.

– Непременно-с, непременно, - отвечал старик Захаревский, с трудом всходя своими старческими ногами на ступеньки.

В Тотском монастыре находились мощи угодника, основавшего самый монастырь. Вихров никогда не видал мощей и в этот раз решился посмотреть их. Рака угодника помещалась в маленьком приделе. Она была вся кованая из серебра; множество лампадок горело над ней. Монах, стоящий при мощах, был худ, как мертвец. Рыжий казначей сам стал служить молебен, и с некоторою торжественностью. Старик Захаревский весь молебен стоял на коленях и беспрестанно кланялся в землю, складывая руки, и несколько раз даже слезы появлялись на его глазах; Юлия тоже молилась с благоговением, Живин - с солидностью и степенностью. Вихров, когда молебен кончился, обратился к казначею:

– Батюшка, я могу видеть самые мощи? Они, кажется, не под спудом?

– Можете, - отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.

– Ночуете, полагаю?
– спросил их казначей.

– Ночуем, уж позвольте келейку, - отвечал Захаревский.

– Есть много свободных, - отвечал монах.
– Теперь погуляйте пока в нашем монастырском саду, потом просим милости и за нашу трапезу монашескую, не скушаете ли чего-нибудь.

Путники наши поблагодарили его за это приглашение и пошли в сад, который сам собой не представлял ничего, кроме кустов смородины и малины; но вид из него был божественный. Угодник, по преданию, сам выбирал это место для поселения своего; монастырь стоял на обрыве крутой горы, подошва которой уходила в озеро, раскидывающееся от монастыря верст на пятнадцать кругом. В настоящий день оно было гладко, как стекло, и только местами на нем чернели рыбачьи лодочки. Над озером и над монастырем, в воздухе, стояла как бы сетка какая облачная.

– Что это, дым, что ли?
– спросил Вихров.

– Нет, это мошкара озерная, - отвечал старик Захаревский.

Вскоре затем раздался звон в небольшой колокол: это сзывали к ужину. Вихров увидел, что из разных келий потянулись монахи; они все на этот раз были в черных подрясниках и все умылись и причесались. Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью стол; перед каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец с квасом. При входе Вихрова и его спутников монахи пели речитативом передобеденную молитву. Наконец, все уселись, и казначей гостям своим предложил почетные места около себя; подали щи из рыбы и потом кашу. Квас и хлеб, как и во всех наших монастырях, оказались превосходными. Вихров стал прислушиваться к разговору между монахами.

– Под Тиньковым ничего ныне рыбы не попало, ни щеки!..
– говорил один монах другому.

– А в прежние-то годы сколько зачерпывали тут, - отвечал ему товарищ его.

– Всего ныне в умаленьи стало: и рыбы и птицы, - продолжал первый монах.

– В низях-то куда земля мягче пошла - порох!
– толковали в другом месте.

Все это Вихрову очень понравилось: никакого ханжества, ни притворной святости не было видно, а являлась одна только простая и трудолюбивая жизнь.

После ужина их отвели в гостиницу и каждому хотели было дать по отдельной комнате; но богомольцы наши разместились так, что Захаревский с дочерью заняли маленькое отделение, а Живин и Вихров легли в одной комнате.

Первый, как человек, привыкший делать большие прогулки, сейчас же захрапел; но у Вихрова сделалось такое волнение в крови, что он не мог заснуть всю ночь, и едва только забрезжилась заря, как он оделся и вышел в монастырский сад. Там он услыхал, что его кличут по имени. Это звала его Юлия, сидевшая в довольно небрежном костюме на небольшом балкончике гостиницы.

– Вы не спите?

– Нет, а вы?

– Тоже, - ужас: всю ночь не спала! Подите сюда на балкон, - отсюда лучше вид!
– прибавила она ласковым голосом.

– Нет, мне и здесь хорошо!
– отвечал ей Вихров небрежно.
– Но что это такое за пыль?
– прибавил он, взглянув на землю и разгребая ногой довольно толстый слой в самом деле какой-то черной пыли.

– Это вчерашняя мошкара, которая умерла ночью и упала на землю, отвечала ему Юлия с балкона.

В это время ударили к заутрене.

– Одевайтесь скорее и приходите в церковь, - сказал Вихров почти строго Юлии.

– Сейчас, - отвечала та.

В почти совершенно еще темном храме Вихров застал казначея, служившего заутреню, несколько стариков-монахов и старика Захаревского. Вскоре после того пришла и Юлия. Она стала рядом с отцом и заметно была как бы чем-то недовольна Вихровым. Живин проспал и пришел уж к концу заутрени. Когда наши путники, отслушав службу, отправились домой, солнце уже взошло, и мельница со своими амбарами, гатью и берегами реки, на которых гуляли монастырские коровы и лошади, как бы тонула в тумане росы.

Юлия, хотя и не столь веселая, как вчера, по-прежнему всю дорогу шла под руку с Вихровым, а Живин шагал за ними, понурив свою голову.

XIX ОХОТА НА ОЗЕРЕ

Герою моему так понравилась последняя прогулка, что он на другой день написал Живину записку, в которой просил его прибыть к нему и изобресть какой-нибудь еще променаж.

– Да какой променаж, - сказал тот, приехав к нему, - поедем на охоту на озеро; я ружье и собаку с собой захватил.

– Отлично!
– подхватил Вихров, и, не откладывая в дальний ящик, они сейчас же отправились на озеро, взяв с собой только еды и ни капли питья, наняли там у рыбаков лодку и поехали. Озеро, как и в предыдущий день, было гладкое и светлое; друзья наши ехали около самого берега, на песчаном склоне которого бегало множество длинноносых куликов всевозможных пород. Вихров прицелился, выстрелил бекасинником и убил по крайней мере штук десять. Живин, в своих болотных сапогах, влез прямо в грязь и подобрал их. Собака его сидела в лодке с опущенной головой и зажатыми глазами, как бы ожидая, что ее очередь показать себя придет. Вышли, наконец, и на луг. Собака сейчас же пошла туда и сюда сновать, потом вдруг остановилась и как бы замерла. Живин махнул рукой Вихрову, чтобы тот тише и осторожнее себя держал, встал сзади собаки, вытянул ружье, скомандовал что-то своему псу; тот слегка пролаял, и из травы выпорхнула какая-то сероватая масса. Живин поспешно выстрелил, масса мгновенно упала и скрылась в траву. Оказалось потом, что это была маленькая и крошечная птичка - бекас; перепачканная в своей собственной крови, она еще трепетала. Вихров невольно отвернулся от нее, потом, впрочем, он и сам убил несколько бекасов. Живин был в полном увлечении; он, кажется, не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды; но герой мой, хоть и сознавал, что он телом стал здоровее и душою покойнее, однако все-таки устал, и ему есть захотелось. Было уже около трех часов пополудни.

– Где же мы привал наш будем иметь?
– спросил он приятеля.

– А вот тут сейчас, недалеко, - отвечал тот, а между тем они прошли после того по крайней мере еще версты две, наконец приблизились к небольшой речке и мостику на ней.

– Вот здесь мы водицы напьемся, закусим и посидим!
– говорил Живин, и все это он сейчас же и исполнил. Черный кусок хлеба и манерка воды показались Вихрову необыкновенно вкусными.

– Вряд ли счастье человека состоит не в воздержании и аскетической жизни, - сказал он, невольно вспомнив Неведомова.

Сердце у него при этом сжалось и замерло.

– Ты знаешь, - обратился он к Живину, внимательным образом кормившему свою собаку, - я получил известие о Неведомове.

– А!.. Что же он?
– спросил Живин, который из рассказов Вихрова знал очень твердо всех его знакомых по их именам и душевным даже свойствам и интересовался ими так же, как бы они были и его знакомыми.

– Я писал уже к Марьеновскому, чтобы тот меня уведомил об нем, так как он на два мои последние письма не отвечал, - тот и пишет мне: "Увы! Неведомова нашего нет на свете!" Анна Ивановна, помнишь, что я рассказывал?