Люди сороковых годов

– Ну, благодарю, что посетили меня, - и он еще раз пожал у Павла руку.
– Prenez place, je vous prie. Fumez vous le cigare? [160]

– Non, merci, [161]– отвечал Вихров; ему всего скорее хотелось добраться до дела.
– Я приехал с просьбой к вам, полковник, - начал он, не откладывая времени.

– К вашим услугам, - отвечал Абреев.

– Я жил в деревне и написал там два рассказа, из которых один был недавно напечатан, а другой представлен в цензуру, но оба их, говорят, теперь захватили и за мной послали фельдъегеря, чтобы арестовать меня и привезти сюда, в Петербург.

160

Садитесь, прошу вас. Вы курите сигару? (франц.).

161

Нет, благодарю (франц.).

– Фельдъегеря?
– переспросил его Абреев.

– Говорят.

– Вы не знакомы с кем-нибудь из компании Петрашевского?

– Ни с кем!

Абреев встал и прошелся несколько раз по комнате; его красивое лицо приняло какое-то недовольное и грустное выражение.

– Все мое преступление состоит в том, - продолжал Вихров, - что я в одном моем романе отстаивал бедных наших женщин, а в другом - бедных наших мужиков.

– А!
– произнес многозначительно полковник.
– Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, - время теперь щекотливое, - прибавил он, а сам встал и притворил дверь из кабинета.
– Эти господа, продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, - господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо!
– повторил он, ударив себя по коленке.

Вихрову приятно и отрадно было слышать это от него.

– Я вот к вам поэтому, полковник, и приехал: не можете ли вы узнать, за что я, собственно, обвинен и что, наконец, со мной хотят делать?

– С великою готовностью!
– подхватил Абреев.
– Сегодня же узнаю и уведомлю вас.

– Здесь, говорят, ужас что такое происходит!

– Д-да!
– подхватил протяжно и Абреев.
– Все зависит это от нашего малого понимания вещей... Я буду так говорить прямо: я обязан тем, что я теперь есть, а не то, что чем бы я должен быть - решительно случаю. Мать моя, желая, чтобы я выслужился скорее, выхлопотала там, чтобы меня по одному поручению послали в Париж... Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно стало за самого себя и за свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все время пребывания моего в Париже читал, учился, и теперь, по крайней мере, могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.

– Но зато теперь вам, полковник, я думаю, тяжело жить в этой среде? заметил ему Вихров.

– Нет; во-первых, меня успокаивает сознание моего собственного превосходства; во-вторых, я служу потому только, что все служат. Что же в России делать, кроме службы! И я остаюсь в этом звании, пока не потребуют от меня чего-нибудь противного моей совести; но заставь меня хоть раз что-нибудь сделать, я сейчас же выхожу в отставку. (Картавленья нисколько уже было не слыхать в произношении полковника.)

– Стало быть, я могу надеяться на ваше участие?
– сказал Вихров, уже вставая.

– Все, что от меня только зависит!
– подхватил полковник.
– Однако, attendez, mon cher [162] , прежде всего я завтрашний день прошу вас пожаловать ко мне отобедать.

Вихров поклонился в знак согласия и благодарности.

– Потом-с, - продолжал Абреев, - я, конечно, подыму все мои маленькие ресурсы, чтобы узнать, в чем тут дело, но я существо весьма не всемогущее, может быть, мне и не удастся всего для вас сделать, что можно бы, а потому, нет ли у вас еще кого-нибудь знакомых, которых вы тоже поднимете в поход за себя?

162

подождите же, мой друг (франц.).

– У меня один только и есть еще знакомый в Петербурге - Плавин!

– Je le connais! [163] Прекрасно!
– подхватил полковник.
– Он очень милый и умный человек. Судьба ваша, вероятно, и попадет к ним в министерство! Entre nous sois dit, [164] только, пожалуйста, не говорите, что вы слышали от меня! прибавил он, наклоняясь к Павлу и почти шепотом.

– Теперь принята такая система, что умам этим сильным и замечательным писать воспрещают, но, чтобы не пропадали они для государства, их определяют на службу и, таким образом, их способности обращают на более полезную деятельность!

163

Я его знаю! (франц.).

164

Между нами будь сказано (франц.).

– Может быть, и со мной то же сделают?
– спросил Вихров.

– Может быть!
– отвечал Абреев, пожав плечами.

Вихров раскланялся с ним.

– Au revoir, mon cher, au revoir!
– говорил тот, провожая его почти до передней.

От Абреева Вихров прямо проехал в департамент к Плавину; положение его казалось ему унизительным, горьким и несносным. Довольно несмелою ногою вошел он на небольшую лесенку министерства и, как водится, сейчас же был спрошен солдатом:

– Кого вам надо?

Вихров назвал Плавина.

– Они в директорской, - отвечал солдат.

Вихров подал ему карточку и просил ее отдать Плавину.

Солдат пошел и, возвратясь, объявил:

– Немного просят подождать - заняты.

"Как свинья был, так свиньей и остался", - подумал Вихров.

Через несколько времени, впрочем, тот же солдат позвал его:

– Пожалуйте!

Он застал Плавина в новеньком, с иголочки, вицмундире, с крестом на шее, сидящего за средним столом; длинные бакенбарды его были расчесаны до последнего волоска; на длинных пальцах были отпущены длинные ногти; часы с какой-то необыкновенной уж цепочкой и с какими-то необыкновенными прицепляемыми к ней брелоками.

– Здравствуйте, Вихров!
– говорил он, привставая и осматривая Вихрова с головы до ног: щеголеватая и несколько артистическая наружность моего героя, кажется, понравилась Плавину.
– Что вы, деревенский житель, проприетер [92] , богач?
– говорил он, пододвигая стул Вихрову, сам садясь и прося и его то же сделать.

Он еще прежде слышал о полученном Вихровым наследстве и о значительной покупке, сделанной его отцом.

– Проприетер и богач!
– отвечал Вихров.
– Только в России независимость состояния вовсе не есть полная независимость человека от всего; не мытьем, так катаньем допекут, и я только совершенно случайно приехал сюда, в Петербург, сам, а не привезен фельдъегерем!

– Как, что такое?
– спросил удивленный Плавин.

– Сейчас расскажу... Прежде едино слово об вас... Вы уже вице-директор?

– Да!
– отвечал Плавин совершенно покойно.

Несмотря на то, что ему всего только было с небольшим тридцать лет, он уж метил в директоры, и такому быстрому повышению в службе он решительно обязан был своей красивой наружности и необыкновенной внешней точности.

– Вы, значит, человек большой, - продолжал Вихров, - и можете оказать мне помощь: я написал две повести, из которых одна, в духе Жорж Занд, была и напечатана.

– Видел-с и слышал, - произнес, кивая головой, Плавин.

– Во второй повести я хотел сказать за наших крестьян-мужичков; вы сами знаете, каково у нас крепостное право и как еще оно, особенно по нашим провинциям, властвует и господствует.

– Да!
– подтвердил и Плавин с какой-то грустной улыбкой.
– Прежде, признаюсь, когда я жил ребенком в деревне, я не замечал этого; но потом вот, приезжая в отпуск, я увидел, что это страшная вещь, ужасная вещь!.. Человек вдруг, с его душой и телом, отдан в полную власть другому человеку, и тот может им распоряжаться больше, чем сам царь, чем самый безусловный восточный властелин, потому что тот все-таки будет судить и распоряжаться на основании каких-нибудь законов или обычаев; а тут вы можете к вашему крепостному рабу врываться в самые интимные, сердечные его отношения, признавать их или отвергать.