Люди сороковых годов

В это время в кабинет вошел молодой человек и не очень, как видно, умный из лица, в пиджаке, с усами и бородой.

– Сергей Григорьич, - сказал он совершенно фамильярно Абрееву, - у вас тут осталось предписание министра?

– Нет, - отвечал Абреев.

– Да как же нет, оно у вас на столе должно быть, - продолжал молодой человек и начал без всякой церемонии рыться на губернаторском столе, однако бумаги он не нашел.
– В канцелярии она, вероятно, - заключил он и ушел.

Вихров в эти минуты невольно припомнил свое служебное время и свои отношения к начальству, и в душе похвалил Абреева.

– Это, вероятно, ваш правитель канцелярии?

– спросил он.

– Да, - отвечал тот, - когда меня назначили сюда, я не хотел брать какого-нибудь старого дельца, а именно хотел иметь около себя человека молодого, честного, симпатизирующего всем этим новым идеям, особенно ввиду освобождения крестьян.

– А уж есть об этом мысль?

– Больше, чем мысль; комиссия особая на днях об этом откроется!

– То-то мою повесть из крестьянского быта пропустили, - проговорил Вихров.

– Читал я ее; прекрасная вещь, прекрасная!
– сказал Абреев.

На эти слова его один из лакеев вошел и доложил:

– Преосвященнейший владыко приехал!

– Проси в гостиную!
– проговорил торопливо Абреев.
– Pardon! обратился он к Вихрову и вслед за тем сейчас же прибавил: - Надеюсь, что вы сегодня приедете ко мне обедать?

– Очень рад!
– отвечал Вихров.

Они расстались. Проходя зало, Вихров увидел входящего архиерея. Запах духов чувствительно раздался за ним.

Вихров уехал в свой номер.

Обеденное общество Абреева собралось часам к пяти и сидело в гостиной; черноглазая и чернобровая супруга его заметно пополнела и, кажется, немножко поумнела; она разговаривала с Вихровым.

– Вы из Петербурга теперь?
– спрашивала она его своим мятым языком.

– Нет, из деревни, - отвечал Вихров.

– Что же, вы в деревне и живете?

– Да, жил.

– А теперь где же будете жить?
– продолжала хозяйка.

– Теперь, вероятно, буду жить в Петербурге, - отвечал Вихров, решительно недоумевавший, зачем это ей так подробно нужно знать, а между тем он невольно прислушивался к довольно оживленному разговору, который происходил между Абреевым и его правителем канцелярии.

– Тут-с дело не в справедливости, - толковал с важностью молодой человек, - а в принципе.

Фигура Абреева выражала вся как бы недоумение.

– Каким же образом писать это в донесении, когда все факты говорят противное?
– произнес он.

– Факты представляют временную, случайную справедливость, а принцип есть представитель вечной и высшей справедливости, - возражал ему правитель канцелярии.

Абреев все-таки, как видно, недоумевал.

– Поставьте вопрос так-с!
– продолжал правитель канцелярии и затем начал уж что-то такое тише говорить, так что Вихров расслушать даже не мог, тем более, что из залы послышались ему как бы знакомые сильные шаги.

Вихров с любопытством взглянул на дверь, и это, в самом деле, входил Петр Петрович Кнопов, а за ним следовал самолюбивый Дмитрий Дмитрич, бывший совестный судья, а ныне председатель палаты.

Абреев нарочно пригласил их, как приятелей Вихрова.

– Знакомить, кажется, нечего!
– сказал он всем с улыбкою.

– Знаем-с друг друга, знаем-с, - подхватил Кнопов, целуясь с Вихровым.

Председатель тоже с ним расцеловался.

– Что батюшка, друг мой милый, - продолжал Петр Петрович плачевным голосом, - нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?

Вихрова эти слова рассердили.

– Такими вещами не шутят!
– проговорил он.

– Не шучу, а плачу, уверяю тебя!
– произнес Петр Петрович и обратился уже к губернаторше.

– Никак, ваше превосходительство, не могу я здесь найти этого прекрасного плода, который ел в детстве и который, кажется, называется кишмиш или мишмиш?

– Ах, это нам из Астрахани возили с шепталой, - подхватила с видимым удовольствием хозяйка.

– Ваше превосходительство, - отнесся Кнопов уже к самому Абрееву, - по случаю приезда моего друга Павла Михайловича Вихрова, который, вероятно, едет в Петербург, я привез три карикатуры, которые и попрошу его взять с собой и отпечатать там.

– Какие же это?
– спросил Абреев, подходя к столу, около которого уселся Петр Петрович.

К тому же столу подошли председатель, Вихров и молодой правитель канцелярии. Кнопов вынул из кармана бережно сложенные три рисунка.

– Первая из них, - начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы слезы, - посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и ночь пьет), стоит над этими могилами пьяный, плачет и говорит к могиле жены: "Ты для меня трудилась на поле чести!.." - "А ты, - к могиле Ивана Алексеевича, - на поле труда и пота!"

– Я не понимаю этого, - сказала хозяйка, раскрывая на него свои большие черные глаза, - что такое на поле чести?

– Честно уж очень она трудилась для него и деньги выработывала, отвечал Кнопов.

– Не понимаю, - повторила хозяйка.
– Ну, а это что же опять, на поле труда и пота?
– продолжала она.

– Ведь трудно, знаете, в некоторые лета трудиться, - объяснил ей Кнопов.

– Не понимаю!
– произнесла еще раз губернаторша.

– Ну, и не трудитесь все понимать, - перебил ее муж.
– Вторая карикатура...

– Вторая карикатура на друга моего Митрия Митрича, - отвечал Кнопов, это вот он хватает за фалду пассажира и тащит его на пароход той компании, которой акции у него, а то так-то никто не ездит на их пароходах.

– Тебе хорошо смеяться!
– произнес со вздохом председатель.

– Наконец, третья карикатура, собственно, на вас, ваше превосходительство!
– воскликнул Кнопов.

– Покажите!
– сказал Абреев, а сам, впрочем, немножко покраснел.

– Это вот, изволите видеть, вы!.. Похожи?

– Похож!

– А перед вами пьяный и растерзанный городовой; вы стоите от него отвернувшись и говорите: "Мой милый друг, застегнись, пожалуйста, а то мне, как начальнику, неловко тебя видеть в этом виде" - и все эти три карикатуры будут названы: свобода нравов.

– Такою карикатурою, какую вы нарисовали на Сергея Григорьича, вмешался в разговор правитель канцелярии, - каждый скорее может гордиться; это не то, что если бы представить кого-нибудь, что он бьет своего подчиненного.

– Да ведь это смотря по вкусу, - отвечал ему Петр Петрович, - кто любит сам бить, тот бы этим обиделся; а кто любит, чтобы его били, тот этим возгордится.