Мадонна без младенца

Но пожилая женщина с изысканным именем Виктория Арнольдовна лучилась искренним гостеприимством. Резво, словно сорокалетняя, летала по дому, щебетала:

– Аллочка, вот, посмотрите. На втором этаже у нас две смежные комнаты. Обе теплые, светлые. Ванная комната рядом. Подойдут вам с Настюшей?

И правда, будто ждала их. Нигде ни пылиночки, постели заправлены свежим бельем.

Настя, не чинясь, плюхнулась на кровать, попросила:

– Можно, я спать буду?

– Конечно! – отозвалась старуха.

Сняла со шкафа, протянула девочке плюшевого львенка:

– Хочешь его? Кирюша, когда маленький был, ночами с ним не расставался. Говорил, что этот зверь присылает хорошие сны.

Настя обхватила игрушку руками и через мгновение уже сопела.

– А мы, может, чаю выпьем? – предложила Виктория Арнольдовна. Подмигнула Але: – Ночь все равно уже пропала. Пятнадцать минут роли не сыграют.

К чаю подала свежие булочки, печенье, конфеты. Настояла, чтобы все выпили «по пятьдесят капель» рому.

– Да мне нельзя, – попыталась отказаться Алла.

– Брось! – улыбнулась пожилая женщина. – Лучше спаться будет. И тебе, и младенцу.

Аля смутилась. За кого, интересно, Виктория Арнольдовна ее принимает? Неужели за подружку своего внука? Беременную?

Кирюша встретил ее испуганный взгляд, кинулся на выручку:

– Бабуль! Я ж вас толком не познакомил! Алла Сергеевна – это моя любимая учительница. Человек удивительный. Кто еще мог бы заставить редкостного лентяя – то есть меня! – полюбить нуднейший английский?! Ну, а сейчас у Аллы Сергеевны возникла такая жизненная ситуация, что ей из Москвы понадобилось уехать. Инкогнито. Вот я и предложил пожить у нас. Ты ведь не против?

– Да о чем ты говоришь! – тепло улыбнулась старуха. – Просто гениально все придумано! Каково мне одной зимой в огромном, пустом доме? Живите, Аллочка, живите, конечно, сколько хотите. Если нужно, Настю в школу устроим, вам работу найдем.

Сообщила гостье:

– И вообще у нашего города есть замечательная особенность. Здесь излечилось не одно разбитое сердце! Помяните мои слова. Ну, а сейчас спать!

Виктория Арнольдовна проводила Алю в комнату, пожелала «спокойного остатка ночи». Аля слабо улыбнулась. Ох, до чего она устала! Кажется, сейчас рухнет в постель – и сморит ее мгновенно.

Но только не шел к ней сон-избавленье. Крутилась, вертелась, вздыхала. Все больше и больше ужасалась ситуации, в которую себя загнала. Да, безусловно, Кирилл и его бабушка милые люди. Но жить в их доме? Считай, из милости?!

Наконец выбралась из постели. На цыпочках вышла в коридор, заглянула в соседнюю комнату к Настеньке. Дочка сладко посапывала. Сон ее охранял старенький плюшевый львенок. Судя по улыбке, что блуждала на дочкином личике, снилось ей и правда что-то очень приятное.

Алла поправила девочке одеяло, чмокнула Настену в тепленькую макушку. Виновато подумала, что не только себя загнала в тупик – дочку тоже. Увезла Настю из столицы неизвестно куда. Где ребенок будет учиться? В заштатной школе? И про фигурное катание можно забыть – вряд ли в скромном городке Калядине есть ледовая арена… Да и отца – вот так, походя – Настю лишать нельзя.

Она выскользнула из комнаты. Семь утра, за окнами темнота, и тишина на улице полнейшая. В Москве в это время уже и дворники лопатами скребут, и машины народ прогревает. Но в Калядине – по крайней мере, в «особняковой» его части – на службу, кажется, никто не торопился.

…И тут же мысль вернулась к собственным проблемам. Где ей здесь, в Калядине, работать? В школу на пятом месяце беременности, когда уже животик стал виден, ее не возьмут. Кирилл, правда, уверял, «что мы с бабулей тебе учеников целую кучу найдем», но много ли в провинциальном городе платят репетитору английского языка? Да и кому здесь иностранный нужен?

Куда ни глянь, везде тупик и тоска. Да еще в памяти снова всплыли мерзкие кадры из кино про подругу и мужа.

Аля не удержалась, всхлипнула.

И тут дверь в кухню распахнулась. Виктория Арнольдовна! Свежа, аккуратно причесана, невозмутима. Улыбнулась гостье, попросила: «Включи, пожалуйста, чайник».

Уселась за стол, посетовала:

– Насчитала как минимум пару тысяч слонов. Толку никакого. Не спится.

– Я вам, наверно, помешала, – виновато пробормотала Аля.

– При чем здесь ты? Мне мой возраст мешает, – усмехнулась старуха. – В наши годы подруга на чай зашла – уже событие. А тут столько волнений: любимый внук приехал, даму с собой привез.

Алла жутко смутилась. Надо, наверно, сразу сказать пожилой женщине, что она никогда не будет дамой Кирилла. Как бы тот ни надеялся.

Но Виктория Арнольдовна окинула ее проницательным взором, усмехнулась:

– Не старайся.

– В смысле?

– Все мне объяснять. И так прекрасно понимаю. Что Кирюша мой влюблен в тебя, как глупый щенок. А ты его отшиваешь. Но, видно, крепко тебя сейчас прижало, раз ты поехала с ним…

Пожилая женщина легко поднялась, подошла к Алле, обняла, сочувственно молвила:

– Ну что ты терзаешь себя? Дело-то уже сделано. Прошлую жизнь, Москву ты перечеркнула. Так что не жалей теперь ни о чем. Осваивайся здесь, у нас. Все устроится. И работа найдется, и школа для дочки, и, – подмигнула, – любовь свою еще встретишь.

Аля смотрела на старуху во все глаза, а та продолжала вещать спокойно, почти весело:

– Лучше б гордилась собой, а не тосковала. На таких, как ты – кто осмелился выбиться из ряда — весь мир держится!

Виктория Арнольдовна сыпанула в чашку изрядную толику чая, залила кипятком, накрыла крышкой, усмехнулась:

– Я и сама ненавижу жить по канонам. Знаешь, сколько шуму было, когда я еще в прошлом веке, в пятьдесят девятом году – тогда мамонты еще существовали, как мой Кирилл уверен, – мужа бросила? А он, между прочим, был кандидатом в члены «цэка» партии. Той самой, КПСС. Ты еще в Советском Союзе родилась, можешь представить, какого масштаба была фигура?

С удовольствием отхлебнула угольно-черного чая, продолжила:

– Муж взбесился ужасно. Объявил – влияние-то огромное! – меня в розыск по всему СССР. Как в шпионском фильме, я волосы перекрашивала, глаза под очками прятала. Ни на работу устроиться, ни на улицу толком выйти. Реально голодали! Любимый – ради кого я мужа бросила – нищий был, как церковная мышь. Но, думаешь, – приосанилась она, – хоть на секунду я пожалела о том, что сделала?