Мальчики Из Бразилии

Сев, Либерман вздохнул. Положив на колени круп­ные кисти рук, он уставился на них, ерзая ногами.

– Новая обувь, - сказал он.
– Она просто убивает меня.

– Как вы вообще поживаете?
– спросил Байнон.
– Как дочка?

– У меня все в порядке. И у нее прекрасно. У нее трое детей - две девочки и мальчик.

– Ну, просто великолепно, - Байнон щелкнул по горлышку бутылки, стоявшей между ними.
– Боюсь только, что у нас нет другой чашки.

– Нет, нет. В любом случае, я не могу себе позво­лить. Никакого алкоголя.

– Я слышал, вы были в больнице...

– Туда и обратно, туда и обратно, - пожав плечами, Либерман поднял на Байнона усталые карие глаза.
– У меня раздался очень странный телефонный звонок, - сказал он.
– Несколько недель назад. В середине ночи. Звонил мальчик из Штатов, из Иллинойса, сказал, что говорит со мной из Сан-Пауло. У него на пленке был голос Менгеле. Вы, конечно, знаете, кто такой Менгеле, не так ли?

– Один из ваших нацистов, которых вы разыскивае­те, так?

– Один из тех, кого все разыскивают, - сказал Либерман, - и не только я. Германское правительство по-прежнему предлагает шестьдесят тысяч марок за его голову. Он был главный врач Освенцима. Ангел Смерти, как его там называли. Две научные степени - по меди­цине и философии. Он проводил тысячи экспериментов над детьми, над близнецами, пытаясь создать идеальных арийцев; он старался менять карий цвет глаз на голубой с помощью химикалий, через гены. Человек с двумя научными степенями! Он убивал их, тысячи близнецов со всей Европы, евреев и неевреев. Все это есть в моей книге.

Байнон чуть не подавился сандвичем с цыпленком и принялся решительно прожевывать его.

– После войны он вернулся домой в Германию, - продолжил Либерман.
– Его семья преуспевала в Гюнцбурге; она занималась производством сельскохозяйст­венных машин. Но его имя стало всплывать на процес­сах, но его вытащили отсюда и переправили в Южную Америку. Мы нашли его там и стали гонять из города в город: Буэнос-Айрес, Барилоче, Асунсьон. С 59-го года ему приходилось жить в джунглях, в поселении у реки на границе Бразилии и Парагвая. Его окружали телохра­нители, целая армия, у него было парагвайское граждан­ство, так что выдачи его добиться было невозможно. Но он опасался высовываться, потому что группы еврейской молодежи по-прежнему старались выследить его. Неко­торых из них выловили из реки Параны с перерезанными глотками.

Либерман помолчал. Фрейя коснулась руки Байнона и дала понять, что хочет еще вина; он передал ей бутылку.

– Словом, у мальчика оказалась магнитофонная за­пись, - сказал Либерман, глядя перед собой и все так же держа руки на коленах.
– Менгеле был в ресторане, куда собрал бывших членов СС из Германии, Англии, Скандинавии и Штатов. Чтобы отправить их на убийство группы шестидесятипятилетних людей.
– Повернув­шись, он улыбнулся Байнону.
– Просто дико, не так ли? И это должна быть очень важная операция. В ней уча­ствует Kameradenwerk, а не только Менгеле. Организа­ция Друзей, которая обеспечивает их безопасность и снабжает их работой.

Проморгавшись, Байнон уставился на него.

– А вы сами слышали запись?

Либерман покачал головой.

– Нет. Едва только он собрался прокрутить ее мне, в дверь, то есть, в его дверь кто-то постучал, и он пошел открыть ее. После этого были только грохот и звуки падения, а несколько погодя трубку повесили.

– Одно к одному, - сказал Байнон.
– Смахивает на розыгрыш, вам не кажется? Кто он такой?

Либерман пожал, плечами.

Мальчик, который два года назад слышал мое вы­ступление у них в университете. В Принстоне. В августе он явился ко мне и сказал, что хочет работать на меня. Не нужны ли мне помощники? Но я прибегаю к помощи только горстки старых соратников. Понимаете, должен признаться, что все мои деньги, все деньги Центра, были в «Алгемайне Виртшафтсбанке».

Байнон кивнул.

– И помещение Центра ныне стало моей кварти­рой - все досье, несколько письменных столов и моя кровать. Потолок пошел трещинами. Хозяин дома стара­ется избавиться от меня. Единственный, кто мне приго­дился бы из новых помощников, был бы обладатель капиталов, а не мальчик, полный живого интереса. Так что он сам по себе направился в Сан-Пауло.

– Я бы на вашем месте не очень ему доверял.

– Это-то и пришло мне в голову, когда он разгова­ривал со мной. Кроме того, он был не в курсе фактов, которые излагал мне. Одного из этих эсэсовцев звали Мундт, сказал он, и он узнал о нем из моей книги. А я-то знаю, что в моей книге нет никакого Мундта. Я никогда даже не слышал о таком Мундте. Так что дове­рия он у меня не вызвал... И тем не менее... после того, как стихли звуки возни, после того, как я несколько раз позвал его к телефону, раздался некий звук, не очень громкий, но совершенно отчетливый, который ни с чем иным нельзя спутать: щелчок, с которым кассету из диктофона...

– Извлекают, - сказал Байнон.

– То есть, вытаскивают, да?

– Это и называется - извлекают.

– Ага, - Либерман кивнул.
– Благодарю вас. Сло­вом, кассету извлекли из диктофона. И еще одно. На­ступило долгое молчание, и я тоже молчал, пытаясь сопоставить звуки ударов и возни с извлеченной кассе­той. И вот в этом долгом молчании, - он многозначи­тельно посмотрел на Байнона, - на меня из трубки хлынул поток ненависти.

– Он кивнул.
– Такой нена­висти, с которой мне никогда не приходилось сталки­ваться, даже когда Штангль в зале суда смотрел на меня. Я осознал ее столь же четко, как только что смолкнув­ший голос этого парня и, может быть, на меня подейст­вовали его слова, но я был абсолютно уверен, что нена­висть исходила от Менгеле. И когда телефон смолк, я не сомневался, что трубку повесил Менгеле.

Отведя глаза, он склонился вперед, поставив локти на колени; в ладони лежали сжатые в кулак пальцы другой руки.

Байнон, преисполненный скептицизма, все же с вол­нением наблюдал за ним.

– И что вы сделали?
– спросил он.

Выпрямившись, Либерман растер руки, посмотрел на

Байнона и пожал плечами.

– Что я мог сделать, сидя в Вене в четыре часа утра? Я записал все, что мне сказал мальчик, все, что вспом­нил, перечел записанное и сказал себе, что и он сума­сшедший, да и я сам рехнулся. Но кто же... вынул кассету и положил трубку? Может, и не Менгеле, но кто-то там был. Позже, когда наступило утро, я позво­нил Мартину Маккарти в посольство США в Бразилии; он связался с полицией Сан-Пауло, а те, в свою очередь, вышли на телефонную компанию, которая и выяснила, откуда мне звонили. Из гостиницы, откуда ночью и исчез этот мальчик. Я позвонил Пачеру и спросил его, может ли он послать запрос в Бразилию, чтобы те при­смотрели за бывшими эсэсовцами - мальчик сказал, что сегодня они должны разъехаться - и хотя Пачер не рассмеялся в ответ на мою просьбу, но сказал, что нет, не может, пока не будет чего-то конкретного. Так что он не смог сказать мне, в самом ли ... деле эсэсовцы уезжают, как сообщил мне мальчик. Я попытался найти немецкого прокурора, который ведет дело Менгеле, но его не оказалось на месте. Будь там Фриц Бауэр, я бы до него добрался, но нового я так и не нашел.
– Он снова пожал плечами и подергал себя за мочку уха.
– Так что, если мальчик был прав, они уедут из Бразилии, а его пока так и не нашли. Его отец уже на месте и не дает покоя полиции; насколько я понимаю, он довольно решительный человек. Но сын его погиб.

Байнон сказал извиняющимся тоном:

– Сидя тут, в Вене, боюсь, я не смогу изложить подобающим образом историю о...

– Нет, нет, нет, - прервал его Либерман, кладя руку Байнону на колено.
– Я отнюдь не требую от вас, чтобы вы писали на эту тему. Но вот что я хочу от вас, Сидней; думаю, что это в ваших силах и не доставит вам много хлопот. Мальчик сказал, что первое убийство должно состояться послезавтра, 16 октября. Но он не сказал, где именно. Не можете ли вы попросить вашу штаб-квартиру в Лондоне, чтобы вам прислали вырезки из других отделений вашего агентства? О людях 64 - 66 лет, убитых или умерших при несчастных случаях? Все случаи гибели не от естественных причин. Начиная с четверга. И только мужчин от шестидесяти четырех до шестидесяти шести лет.

Нахмурившись, Байнон водрузил на нос очки и с сомнением посмотрел на Либермана.

– Я не дурачу вас, Сидней. Мальчик был не из тех, кто мог бы пойти на это. Он пропал три недели назад, а до того регулярно писал домой и каждый раз, меняя отель, звонил.

– Готов допустить, что он, скорее всего, мертв, - сказал Байнон.
– Но не могло ли случиться, что его убили просто потому, что он совал свой нос, куда не надо? Какой-нибудь молодой ревнивец, не имеющий от­ношения к Менгеле? Или он был ограблен и стал жерт­вой заурядного бандита? Его смерть ни в коей мере не доказывает, что... что нацисты составили какой-то заго­вор. Для чего им надо убивать людей определенного возраста?

– У него была запись. Да и с какой стати ему врать мне?

– Может, он и не врал. Запись могла и его самого ввести в заблуждение. Или, может, он неправильно по­нял ее суть.

Либерман набрал в грудь воздуха, выдохнул и кив­нул.

– Понимаю, - сказал он.
– Возможно, что и так. Это я и сам на первых порах подумал. Да порой и сейчас эти мысли приходят мне в голову. Но ведь кто-то же должен проверить - а если не я, то кто же? Если он ошибся, значит, ошибся; значит, я теряю время и надо­едаю Сиднею Байнону с пустяками. Но если он прав - значит, намечается что-то крупное, и у Менгеле есть свои резоны. И я должен найти что-то конкретное, чтобы прокурор не бегал от меня, а занялся этим делом и пресек его еще до завершения. И я хочу кое-что сказать вам, Сидней. Знаете, что?