Маленькая женщина Большого

Потом мне рассказывали, что он спал по три часа в день, бесконечно проводя время в госпитале. И в самом деле, делал все, чтоб не помнить. Не думать. Не выть, наверно, по ночам раненым зверем.

Тетка, отличная женщина, приняла меня, воспитывала, водила в садик и гулять в Летний сад, прямо как Пушкина его воспитатель.

Так что мне жилось хорошо. Маму я не помнила, про папу знала, что он на войне спасает людей, и этого было довольно.

А потом папа приехал… Забрал меня от тетки.

И… Мне не стало хуже жить. Просто, по-другому. Наверно, это потому, что мы с папой — родственные души, несмотря на то, что его не было рядом в ранние мои годы, мы все равно как-то притянулись сразу друг к другу.

Так что да, я была счастлива.

Ровно до того момента, пока папу не убили.

И в моей жизни не началась бесконечная черная полоса. Верней, даже не черная, а серая какая-то. Беспросветная.

Муть.

Папу убил отец его пациента, молодого парня, так и не сумевшего выйти из послеоперационной комы.

Папиной вины в этом не было никакой, пациент изначально имел массу противопоказаний, и родственников предупреждали, что сейчас операция нежелательна. Что надо ждать, проводить диагностику, подлечивать слабое сердце и прочее.

Но влиятельный бизнесмен, отец пациента, настаивал, продавливал, и, в итоге, операцию провели. В папино отсутствие. Его соучредитель, второй хирург, тоже очень опытный, человек с именем…

Я знала эту историю, папа не скрывал от меня ничего, а тут такой скандал, о котором не умолчишь.

Я помню, как папа кричал по телефону на своего соучредителя:

— Ты натворил дел, Саша, и уехал? Это как называется? Предлагаешь мне теперь разгребать?

Слушал бессвязный лепет в спешке свалившего за границу дяди Саши, матерился:

— Это — твоя ответственность! Вернись и разбирайся с Крысицким!

Дядя Саша опять что-то бубнил…

— Ах, вот как… А как ты мог продать свой пакет, не уведомляя меня?

После папа еще чуть-чуть послушал, кинул в трубку:

— Мразь ты, Саша.

И отключился.

Поймал мой тревожный взгляд, улыбнулся сквозь напряжение:

— Ничего, Тинка, все хорошо будет. Разберемся.

Я хотела уточнить, как именно разбираться будет папа, но не успела. Его вызвали в клинику, а я поехала на работу.

На следующий день я заехала к нему без предупреждения. Папа был на операции, и я прошла в его кабинет, чтоб подождать и потом сходить вместе в буфет поесть. В последнее время я старалась приезжать, когда была возможность, и вытаскивать его перекусить и поболтать.

У папы в кабинете имелся маленький санузел, замаскированный под дверь шкафа. Я туда зашла вымыть руки. И, услышав голос отца и посторонних людей, не стала выходить, решив переждать.

Я помню, как с все возрастающей тревогой слушала ссору отца и Крысицкого. Он не хотел ничего понимать, ругал отца, обзывал, грозил.

Я не выдержала и чуть приоткрыла дверь, совсем незаметно для тех, кто находился в коридоре. Зато мне все было видно отчетливо.

Я как раз раздумывала, как поступить: выйти, чтоб разгоряченные мужчины поняли, что они не одни, и успокоились? Или дождаться конца разговора и ухода Крысицкого?

Пока размышляла, Крысицкий, матерясь и брызжа слюной, неожиданно толкнул папу, да так сильно, что тот упал!

Я не вскрикнула только потому, что не сразу даже поняла произошедшее. Поведение красного от ярости мужика до такой степени не укладывалось в моей голове, что я замерла испуганным сусликом и лишь смотрела, как он подхватил с папиного стола тяжелое пресс-папье, которое ему коллеги подарили на праздник и несколько раз ударил папу по голове! Звук этот, тошнотворный хруст, меня в снах долго преследовал…

Крысицкий, отбросив в сторону пресс-папье, поднялся, сплюнул, подхватил телефон и коротко скомандовал в него:

— Сюда зайди.

Появившемуся на пороге мужику он сказал:

— Прибери тут.

И вышел.

Мужик, выматерившись, огляделся, не зная, наверно, с чего начать…

И в этот момент в кабинет зашла папина секретарша. И заорала.

Мужик оттолкнул ее и выбежал, а я осела на пол в ванной, закрыв глаза.

Остальное я помню смутно, если честно, но после, анализируя ситуацию, я пришла к выводу, что мне в тот день повезло.

В первую очередь, в том, что меня никто не увидел. Ни секретарша папы, ни его убийца.

Нашел меня следователь, прибывший на место преступления.

И тут мне повезло еще раз.

Осознав, что я ценный свидетель, он не стал меня допрашивать на месте, а увез под охраной в центральное управление.

И там мне снова повезло: узнав, что и, главное, кого я видела, следователь, как оказалось, ставленник политического противника Крысицкого, стуканул своему боссу.

И тот мгновенно понял, как меня можно использовать. Вдолгую.

Со мной встретились, обрисовали перспективы, на тот момент не особо хорошие.

Я — свидетель. Ценный. И, наверно, меня даже будут беречь… Чуть-чуть. В меру сил и возможностей. Которых у Крысицкого куда больше. И, в итоге, до суда я не доживу. Показания мои из дела изымут и прочее.

Но, если я чуть-чуть подожду, то… То следователи соберут стопроцентную доказательную базу, чтоб он точно не отвертелся, и я буду — вишенкой на торте. А пока меня спрячут, сменят имя, дадут другие доки и отправят, например, по программе для врачей в деревню. Со всеми полагающимися выплатами и прочим.

Кострова Алевтина Семеновна уедет жить в Таиланд.

А терапевт Валентина Сергеевна — в Карелию.

В тот момент у меня в голове был сплошной туман, дикий раздрай и шок.

Именно этим я оправдываю себя то, что согласилась на такой, откровенно идиотский план. Поверила этой глупости про собирание доказательной базы и прочее.

Приехав сюда, я несколько месяцев тупо выживала.

Смотрела по сторонам, ничего не видя толком, ни с кем особо не общалась, днем принимая пациентов и выезжая на вызовы, а по ночам видя бесконечные кошмары про крик отца, хруст костей и холодный голос его убийцы… Мне не было страшно. Мне было никак.