Маленькая женщина Большого
Шрифт:
Понимаю, что он сейчас что-то сделает, и застываю от ужаса и осознания, что ничего, вообще ничего не могу сделать! Никак не предотвратить!
Сама ситуация — острое, безумное дежавю.
И в прошлый раз это закончилось потерей!
Потерей самого близкого для меня человека.
Я не хочу, чтоб все повторилось!
Я не смогу еще раз это пережить!
Но осознание никак не помогает. В моей власти только следить и быть готовой. В этот раз хотя бы.
Открываю сумку, пытаясь своим копошением отвлечь главаря и второго бандита от действий Зевса, если он намерен
Или это лишь мне очевидно?
В любом случае, я достаю из сумки тонометр, бинты, капельницу, роняю что-то, поднимаю, короче говоря, создаю движение, отвлекаю.
— Да я сам встану! Нехрен! — Сивый поднимается, а в следующее мгновение происходит сразу очень много вещей!
Из соседней комнаты, маленькой темной спальни, стреляют, попадая четко в грудь раненого бандита.
Зевс мягко, незаметно практически, становится между мной и главарем, дергает к себе Сивого из-за стола, опрокидывая его вместе с моей сумкой и разложенными лекарствами и инструментами.
Главарь дает очередь, попадая в грудь своему подельнику и, по касательной, Сивому, которого выстрелом из спальни отбросило в сторону.
Я понимаю, что главарь сейчас еще стрелять будет, и в ужасе дергаюсь к Зевсу. Не знаю, зачем. Прикрыть его? Толкнуть с линии обстрела? Дурость, конечно, но это чисто инстинкты. Те самые, что не сработали год назад…
Боже, сколько раз я в голове эту сцену перетирала! Сколько кошмаров видела! Вариантов развития событий, если бы я не была пугливой дурой. Если бы успела. Если бы…
Дурацкая присказка, ее папа никогда не любил. Он говорил, что у настоящего человека нет “если бы”. У него есть здесь и сейчас.
А я… Получается, я — не настоящая… Плохая.
И сейчас ничего сделать не получается…
Зевс с места не двигается вообще, просто стоит, сжимая за шею уже мертвого бандита, которого его же подельник прошил очередью из автомата, и смотрит, как главарь, выронив оружие, валится на пол.
Глаза его вытаращены. Верней, глаз. Один. Потому что во втором — нож.
Небольшой такой, чуть ли не игрушечный.
Когда он туда попал? Как?
Я не отследила даже момента, не поняла.
Все произошло в две секунды, даже странно, что столько событий, за такой короткий срок…
Зевс, мрачно отследив, как главарь, чуть подергиваясь, затихает полностью, навсегда, разжимает ладони, роняет второго бандита, даже не глядя на него больше, разворачивается ко мне.
— Ты как, Воробушек? Не зацепило?
— Нет… — я смотрю в его глаза, где на дне тлеют искры ярости, и не могу насмотреться. Боже… Живой. И я живая. Сценарий сломан, да?
— Это хорошо, — кивает он серьезно, — а то я боялся, что кинешься. Ты у меня — инициативная женщина, боевая.
— Это точно, — слышится из спальни надтреснутый голос Семеновича, — я тоже все боялся, что задену…
— Семенович! — я поворачиваюсь на этот голос, иду туда торопливо, — ты как? Живой?
— А чего мне сделается? — ворчливо отвечает Семенович, — они, как поняли, что я неходячий, так и оставили меня тут… Даже не обыскали,
дураки. А я пока ждал удобного момента, тут и вы заявились. На их беду. Хорошо у тебя фельдшер ножи кидает. Белке в глаз попадаешь, парень?— Не знаю, — мрачно отвечает Зевс, доставая телефон, — не пробовал. Сашок? — голос его становится еще ниже и мрачней, злой такой, — вы, мать вашу, где? А какого хера вы все еще там? Да? А других машин у нас нет? Или у вас мозгов нет?
Он слушает то, что ему отвечает подчиненный, косится на нас с Семеновичем, и отходит в сторону, переходя на заковыристый мат.
Семенович слушает его не без удовольствия.
— Хороший мужик, — говорит он, — не бегай от него, Валька.
— Да о чем вы вообще… — отмахиваюсь я, краснея почему-то, — давайте лучше вас посмотрю. Такой стресс… Как бы не сказалось, после инсульта…
— Да чего со мной будет? — отмахивается Семенович, — они меня даже не тронули. А вот Жульку мою… — тут у него голос начинает дрожать, а глаза, все еще острые и ясные, несмотря на возраст, наполняются слезами, — Жульку мою пристрелили… Твари… Жаль, что одного только удалось. Я бы их всех положил, всех…
Я оцениваю дрожание рук, и кидаюсь к сумке, надеясь, что успокоительное не пострадало.
Второго инсульта нам тут не хватало только!
Занимаюсь Семеновичем, проверяю давление и сердцебиение, затем делаю укол, успокаиваю.
И фоном этого — мат Зевса на крыльце. Похоже, его подчиненные лажанули жестко. Но мне их не жаль.
А вот Семеновича жаль. И Жульку его.
Надо будет привезти ему собаку. Хорошего пса, который вырастет в серьезного волкодава. Чтоб не так одиноко было.
В метре буквально лежат три мертвых тела, но мне про них вообще не думается.
И проверять, может, кто из них и выжил, не хочется категорически.
Это совершенно непрофессионально, но вот как есть.
Зевс заходит обратно в дом, убирает телефон.
— Скоро мои приедут. И полиция.
Он идет ко мне, тянет к себе за плечи. И я с невероятной готовностью приникаю к его широченной груди.
— Испугался чего-то, — делится он со мной эмоциями, — один был бы — не страшно, а с тобой… Боялся, вдруг зацепят…
Я щурюсь, пытаясь сдержать слезы.
И все равно не получается.
Реву, как слабая, глупая баба, которую спасли от гибели, и у нее лишь теперь пришло осознание случившегося. Того, что могло бы быть.
На мгновение мысль мелькает: “А если бы я одна сюда пришла? Без него? Что было бы?”
Мелькает, обжигая потусторонним холодом вполне вероятной картинки… И пропадает.
Этого не случилось.
Наверно, папа правильно за мной приглядывает с неба.
Спасибо тебе, папа.
Я чувствую.
32. Большой. Эмоции после края
В моей жизни, вроде бы и недолгой, а, если оглянуться, то охренеешь, сколько лет в реале прошло, было многое.
Очень многое.
Наверно, на десять обычных жизней хватит того, что мне за эти практически пятьдесят случилось пережить.