Маленькая женщина Большого

Мы выходим из машины, и я понимаю, что на улице совсем темно уже. Черт… Заигрались мы с моим Зевсом!

Надо было раньше сюда доезжать, а сейчас Николай Семенович уже спать ложится, наверно.

Они тут рано ко сну собираются, деревенский уклад же.

Странно, что нас не встречает собака Семеновича, некрупная, но очень звонкая лайка. Наверно, сорвалась опять с привязи и сбежала. Семенович жаловался, что она может так шкодить. Уже три раза ему кутят приносила непонятной масти.

— Тихо что-то… — говорит Зевс, осматриваясь. И лицо у него такое… Словно сомневается. Словно не нравится ему что-то очень сильно.

— Тут всегда тихо, — отвечаю я, — хутор же на отшибе. До деревни отсюда километра три, а дорогу ты сам видел… Весной и осенью тяжело добираться.

— Как он тут живет?

— Нормально, — пожимаю я плечами, забирая с заднего сиденья чемоданчик, — после инсульта в терапии полежал, в области, но прогнозы были неутешительными… Отправили домой. А здесь я его уже полгода наблюдаю, и с каждым разом все больше прогресса вижу. Если до этого он с трудом вставал, то сейчас уже с опорой ходит по дому и двору. Упражнения специальные выполняет. Короче говоря, боец.

Все это я рассказываю Зевсу, пока мы идем к крыльцу.

Собаки так нигде и не видно, да и вообще, ощущение такое, что дом пуст.

С каждым шагом у меня все больше и больше тревога на душе.

Семеныч должен быть дома, ему просто некуда отсюда деться.

То, что окна не светятся, нормально, тут экономят электричество, по вечерам лишь телевизор и работает у многих.

Но какое-то острое неприятное чувство внутри. И заходить в дом не хочется.

— Я первый, — коротко командует Зевс, быстро и очень ловко отстраняя меня у самого крыльца.

И с облегчением прячусь за его широченную спину.

Зевс поводит плечами, непонятным, едва уловимым движением проводит ладонью по карману куртки, которую накинул перед тем, как пойти по двору к дому.

И решительно толкает дверь в сени.

Я иду следом.

— Николай Семенович, — зову я, — это я, Валентина Сергеевна, врач… Вы спите уже? Ой…

В полумраке натыкаюсь на спину Зевса, каменно закупорившую вход в кухню, непонимающе выдыхаю и пытаюсь выглянуть из-за него.

Что такое-то? Чего застрял?

— Врач? — низкий простуженный голос заставляет замереть в удивлении, потому что это — не Семенович. — Отойди в сторону, башня. Давай, давай…

Зевс медленно, чуть ли не со скрипом, делает шаг в сторону, но все равно встает так, что я оказываюсь за его спиной.

Просто теперь чуть-чуть вижу кухню.

Полутемную, потому что горит только керосиновая лампа, оставшаяся Семеновичу еще от предков.

И в ее свете, неверном, желтом, тем не менее, достаточно ярко видны лица тех, кто сейчас находится здесь.

Двое мужиков, самой характерной зоновской наружности, сидящие у стола. Они смотрят на нас с Зевсом, и в глазах их — хищный интерес.

Еще один — у окна. И взгляд его такой же черный, как и дуло автомата, направленное на нас.

Именно оно меня вводит в состояние ступора.

А еще слова этого жуткого мужика:

— Врач — это хорошо. Врач нам в самый раз…

31. Рабочие стрессы

В моей работе стрессов всегда вагонище. Это даже не удивляет, привычно. У меня еще со скорой есть внутренняя готовность к любому трешу.

И сейчас, несмотря на тихую, казалось бы, рутинную даже работу, мало что поменялось. Понимание, что в любой момент может случиться все, что угодно, стимулирует, знаете ли.

Так что, когда меня голую утащили прямо из больницы и повезли фиг знает, куда, я переживала, конечно, но внутренне была собрана.

Но ситуация, в которой оказываюсь сейчас, даже из моего треш-рейтинга выбивается.

Под дулом пистолета мне бывать случалось, но, черт, не в таких условиях!

Маленький домик, свет керосинки, дикие глаза диких мужиков… И широченная спина моего Зевса — единственное, что защищает.

Страшно так, что сердце леденеет.

— А ты кто? — спрашивает жуткий мужик, мягко поводя автоматом. И это медленное, ленивое движение заставляет завороженно следить за черным страшным дулом.

— Это… Фельдшер… — говорю я прежде, чем Зевс успевает открыть рот.

— Фельдшер… — эхом давит мужик, — нихера себе… А ну, сядь в угол, фельдшер. А ты, врач, иди сюда.

Зевс не двигается с места, спина его кажется каменной, непробиваемой. Но я слишком хорошо знаю, что может сделать один лишь выстрел из автомата, а уж тем более — очередью если. И потому, решительно выдохнув и сжав ручку рабочей сумки, я выхожу на свет.

В меня тут же впиваются взгляды мужиков. Они настолько плотные, что даже больно становится.

— Ты — врач? — чуть поднимает брови главарь, а я вздыхаю про себя.

Почему все так удивляются?

— Да, — говорю спокойно. — Я приехала в пациенту, к Николаю Семеновичу… Где он?

Оглядываю небольшую кухоньку, как принято в таких домах, совмещенную с залом. Кресло, где обычно сидит Семенович и смотрит телевизор, сейчас пустует…

Неужели?..

Твари, боже…

Человек войну прошел!

— Отдыхает твой дед, — отвечает главарь, — а ты другого пациента пока что посмотри. Сивый, покажи.

Один из мужиков, сидящих за столом, похабно ухмыляется:

— А чего Сивый-то? Давай я тоже покажу!

— Это потом, — обрывает главарь, — пусть сначала она делом займется. Все успеешь.

Я подхожу, ставлю сумку на стол, смотрю на второго мужика, машинально отмечая бледность, испарину и общее вялое состояние.

— Что случилось? — спрашиваю у него.

Сивый, недружелюбно зыркая, нехотя, с трудом, поворачивается, и я вижу, что правое бедро его перевязано грязной, пропитавшейся кровью тряпкой.

— Я не смогу осмотреть, пока он сидит, — говорю в пространство, — надо его уложить.

— Тебя надо уложить… — снова начинает озабоченный бандит, а главарь его прерывает, командуя Зевсу, молчаливо стоящему в углу. Лицо его — в мраке, только глаза сверкают. Боже, хоть бы не сделал ничего, дурак бешеный! У этих тварей оружие, нарвется же! Нельзя! — Давай, фельдшер, неси больного на шконку.

Зевс молча идет в мою сторону, деревянный пол прогибается под его весом… И выражение лица его жуткое такое!