Мания. Книга первая. Магия, или Казенный сон

– Конечно! Я всегда рад видеть тебя у себя!

Положив трубку, он, немного посидев в задумчивости, сказал:

– Ну сейчас у нас, кажется, есть возможность поразвлечься.

– Еще один клоун едет? – игриво спросила Люся Ряпис.

– Почти, – буркнул Вениамин и предупредил: – Только при нем, прошу, не хаять ничего архаичного, ибо он не только закоренелый казакоман, но и, кажется, какой-то у них предводитель на Дону.

– А как его зовут-величают? – спросил Чернай, считая, что знает всех до бесконечного колена бунтарей.

– Геннадий Куимов! – ответил Вениамин.

И тут же из первой комнаты донеслось:

– Кто это меня к ночи поминает?

В прогале дверей, ведущих в комнату, где собралась молодежь, возник высокий, не очень складный мужчина.

– Я с вами знакомиться не буду, – сказал он с порога, – потому как – из-за множества – всех перезабуду. А во-вторых, отвечу на тот вопрос, который наверняка томит хозяина, почему я так быстро очутился в его объятьях? Просто догадался позвонить от подъезда.

Бейм пододвинул ему стул.

– Но я ненадолго, – предупредил Куимов, – потому как нынче же уезжаю.

– А где вы живете? – спросила Марина Тяпич с той долей лукавства, с которой рисовала, видимо, интимные части своего тела.

– В городе, который, как хорошая женщина, имеет три прозвания.

– И какие же? – это выструнила свой голосок Геля, радуясь, что фраза не содержала ни одной «эр».

И Куимов неожиданно именно выделил эту злосчастную букву, продекламировав:

– ЦаРицын – СталингРад – ВолгогРад.

– Я ни разу не была в вашем городе, – сказала Марина, – хотя объехала и Париж, и Лондон, и Нью-Йорк…

– Значит, у вас еще все впереди, – произнес Куимов.

– И еще нам сказали, что вы – казак, – подал голос Борис Увях.

– Совершенно верно! И даже внук двух атаманов.

– И документы на это имеются? – поинтересовался Швейбель-Шваронок.

– Конечно.

– Ну и вы думаете казачество возродить? – поинтересовалась поэтесса.

– Непременно!

– Ну и какая же будет его роль? – этот вопрос надрало задать Конебрицкого.

– Прежняя, – коротко ответил Куимов.

– Намекаете на погромы? – уже совсем раскартавилась Геля.

– Нет, на спасение России.

– А от кого ее надо спасать? – поинтересовался клоун.

– От всех мерзавцев, которые сосут из нее последнюю кровь.

Кажется, откуда-то с потолка, и непременно плашмя, упала пауза.

– А как же вы относитесь к Набокову? – опять полюбопытствовала Савв.

– Это Иисус Христос двадцатого века! Потому все, что им написано, есть молитва.

– Даже «Лолита»?

Эта подначка принадлежала Вениамину.

– Да, и «Лолита» тоже величавшее произведение. Он показал, что человеческая мерзость и сумасшествие – не одно и то же. И он долго жил, пока не грянула мысль, которую ожидал. Она была неуправляемой, как молва. И дерзкой, как глупость. И главное, ее подпитывало чужеродство мышления. Он вдруг понял, что надо петь с чужого голоса. Но уже не мог остановиться. Мысль выкручивала ему руки и одновременно держала за горло, чтобы молчал. Потому в «Лолите» он провел себя через ад.

– Но… – подзапнулась было поэтесса, но Куимов резко добавил:

– Он прошел и оставил после себя выжженную землю. Всех корифеев, которых мы так торжественно выпестывали, он заставил учахнуть в огне своего таланта.

– Скажите, – подала голос Нонна, – а трудно быть правильным и все время жить со строгим сознанием собственной правоты?

– Ну так никто не живет. Например, самая умная женщина, разогревшись в сексуальном раже, говорит одни глупости.

Вопросы явно иссякали, но напоследок все же мужественней всех решила оказаться поэтесса.

– Вы – почвенник? – спросила она с той простинкой, которая свойственна хитрым женщинам.

– Когда нет других условий, то да!

– А вы, случаем, не антисемит?

– Упаси Бог! Я безумно люблю евреев.

– За что?

– Они не дают другим народам прозябнуть в благодушии.

– И – последнее. Прочтите нам какие-нибудь стихи.

– Стихи? – переспросил Куимов. – Я их давненько не читаю после одного случая.

– Какого же?

– Как-то в прошлой жизни…

Все тут же хмыкнули, а Геннадий продолжал:

– Выступал я у зэков за колючей проволокой. Ну встречали нас – а я был не один – довольно тепло и даже весело. И когда время дошло до вопросов, один из бритоголовиков поинтересовался: «А до какого возраста стихи пишутся?» Ну я ему начал объяснять, что поэзия – это удел молодых. Ну и прочее в этом роде. И тогда, гляжу, он мне посылает записку. Получил я ее и читаю: «Дорогой гражданин поэт, ваши зажигательные стихи вдохновили и меня черкнуть несколько пламенных строк». И ниже стояло такое четверостишие:

Скажи, поэт,До коих летТы будешь мучитьБелый свет?

И приписка: «Леха Пендаль, срок 10 л.». Вот так-то! С тех пор я стихов не читаю.

Он посидел с минуту молча, потом обратился к хозяину:

– А у меня к тебе, сиз-голубок, есть один интимный вопрос.

– Ну тогда давай выйдем? – поднялся Вениамин.

– Зачем же? – остановил его Куимов. – У меня от родного народа секретов нет. Я прошу тебя как члена приемной комиссии проголосовать завтра за Георгия Но.

– А кто он по национальности? – спросила Савв.

– Не знаю, но очень талантливый человек, и у него могут быть проблемы.

Когда он встал, то кто-то из женской половины оказал:

– Еще побыли бы.

– Не могу, меня ждут любимая жена и масса тех, кто олицетворяет ее отсутствие.

Когда за Куимовым закрылась дверь, поэтесса произнесла:

– Вот это и есть лирический герой, на которого я уповала в своих стихах!

– Ну ведь он уже почти старик! – сказал Швейбель-Шваронок.