Мания. Книга первая. Магия, или Казенный сон

– Ну тогда отправьте нас по местам, куда мы едем, – обратился к нему старший из пассажиров.

– Вон обочина в вашем распоряжении, – ответил сержант.

– Но ведь они возле вас не остановятся, потому как подсадка запрещена, – начал Прялин.

– Это не мое дело.

И, наконец, Георгий решил использовать главный козырь:

– Но я еду хоронить вашего однофамильца.

– А где это написано?

– Ну почему вы мне не верите?

– Не положено.

– Что – верить?

– Нет, нарушать.

И только тут Георгий неожиданно вспомнил, какое везде магическое действие оказывает его удостоверение, с которым он проникает в святая святых партии.

И он, отозвав гаишника в сторону, чуть нагловато произнес:

– Я думал с вами договориться по-человечески, но вы языка примата не понимаете!

– Какого? – сморщил нос милиционер.

И тут Прялин торжественно распахнул перед ним свою, по-блатному говоря, «ксиву».

Первое, что он услышал, это бульк в горле гашника. Наверно, он проглотил ту язвительность, которой хотел воспользоваться в следующую минуту. Потом Прялин заметил, как у того водвыструнилась спина и рука метнулась к козырьку.

– Извините, товарищ! – сказал гаишник таким радостным голосом, словно все это время убеждал Прялина в том, что он лучший человек на свете.

Георгий повернул к машине. И сержант – жестом – показал водителю, что тот может ехать. А потом, спохватившись, выскочил перед потоком машин, что шли на зеленый, свистком остановил их и сделал им в неположенном месте левый поворот.

– Что это вы ему показали? – обалдело спросил молодой.

– Да взятку дал, – произнес старый, лапая себя по карманам и обращаясь к Георгию: – Сколько мы вам должны?

Прялин отмахнулся сразу от обоих и попросил:

– Только довезите меня первым.

– Какой вопрос! – сказали они чуть ли не в один голос.

А когда подъезжали к крематорию, Прялин произнес:

– Шесть!

– Шесть рублей мы должны? – встрепенулся старый.

– Нет, шесть конопин на носу у гаишника.

И тихо улыбнулся. Зная, что это улыбка в этот день у него явно последняя.

2

И – грянули поминки! Именно грянули, потому как на них было человек двести, если не больше, и отрядили под это, так и хочется сказать «торжество», громадный ресторан, в котором задрапировали зеркала и чуть убавили свет в плафонах.

Кто там правил, главенствовал и вообще распоряжался, Прялин понятая не имел. Но на входе его и Абайдулина подхватила под руки какая-то женщина в траурной накидке и повела за стол, что находился в глубине зала. Там, сразу же увидел Георгий, сидела сестра Климента Варфоломеевича, тоже в черном платочке, и какая-то яркая брюнетка с непокрытой головой. Тут же обретались – судя по знакам на груди – герои труда, разные лауреаты и один дедок даже с Георгиевским крестом в петлице.

В последний момент неведомо откуда вынырнул Вениамин – сын Деденева. На похоронах Георгий его рассмотрел. Не только голос, но и внешность его была поразительно схожа с тем, кого он беззастенчиво именовал отцом, хотя по фамилии вовсе не был Деденевым.

Там же, вернее, на кладбище, Георгий узнал что Вениамин поэт, член Союза писателей и что подписывается «Вен. Бейм». Фамилия это или псевдоним, Прялин так и не выяснил.

Рядом с Вениамином было несколько литераторов, которых Прялин знал в лицо, а с поэтом Володей Соколовым даже пил водку.

Остальное множество, которое расположилось по обе стороны от, так сказать, главного стола, представляло из себя однородную, по большей части улыбчивую массу, и Прялин попервам не заметил там ни одного знакомого лица.

Абайдулин пребывал все в той же растерянности. Казалось, что он точно знал, под каким стулом заложена мина, и теперь только высчитывал, когда же произойдет взрыв.

Подошел какой-то незнакомый чернявец. Высказал – персонально – соболезнующие слова сестре Деденева, потом той женщине, что сидела распокрывши, и только тут, видимо, заметив Абайдулина, ринулся к нему.

– Дорогой Артем Титыч! – воскликнул он на слезе. – Какого человека потеряли!

Он словно пробовал, каков же Абайдулин на ощупь, все время облапывал его по плечам.

– А это тоже наш друг, – кивнул Артем Титович на Прялина. И чернявец приник к нему, словно Георгий был неопознанным им сразу его ближайшим родичем.

Теперь Прялин мог рассмотреть пришлеца. Он имел темноватые височные впадины и впаленькие, с плавным перекосом щеки.

А тем временем зал набирался слитных, почти однотонных звуков, и со стороны казалось, что так укачливо гудит сосновый бор.

За окном же, где жило ненастно-бледное однотонье, вдруг родился проблеск, а может, промельк, и что-то невидимое, но осознанное, что оно есть, означилось чуть четче, чтобы хоть на миг сдвинуть эту серую унылость.

Говоривший для вящей бодрости приложился к вину и произнес:

– Вот за что не люблю поминки, тут все по команде. Как в казарме.

Он закусил чем-то легким и сказал Абайдулину:

– Ну захаживай!

И отошел к другому столу.

– Кто это? – спросил Прялин.

– Да профессор один. Дрожак его фамилия.

И тут Георгий неожиданно увидел Конебрицкого.

Константин сидел за их же столом, только с самого края, и с кем-то неторопливо беседовал.

Официантка поставила посередине стола блюдо из «живой», видимо, только что с грядки, наспех резанной капусты, которая, топорщась, не принимала уксусную приправу, какой хотела ее подмаслить поворская братия.

Тут же рядом с блюдом появилась рюмка водки, которую накрыли кусочком хлеба, и Георгий понял, что эти символические дары принадлежат душе покойного.

Сосед слева, который и здоровался как-то осторожно, словно воровски, говорил кому-то через стол:

– Христос – это литературный образ, в которого поверило все человечество.

– Почти все, – уточнил его собеседник.

– Пусть будет так. Но кто создал Христа? Само же человечество? Нет, кто-то хитрый и ехидный, может, тот же Иуда.

Говоривший глянул на Прялина, и тот на всякий случай кивнул. Пусть думает, что ему все понятно. И, главное, считает его своим если не единомышленником, то вполне приличным нейтралом.

К блюду с капустой, видимо, символизирующей его отношение к земле, и рюмке с водкой прибавилась и тарелка с супом, в которой кудрявым бликом плавало солнце.

Прялин чуть подобернулся и увидел еще одного своего знакомого – писателя из Волгограда Куимова. Геннадий Александрович был со своей супругой поэтессой Светланой Ларисовой.