Мантык, охотник на львов

— Что это, — спросилъ Коля мистера Стайнлея. — О чемъ это они такъ забезпокоились?

— Врно бакшишъ [40] просятъ, — отвчалъ Стайнлей. — Мало имъ дали.

Какъ то незамтно удалился берегъ. Вся Марсель открылась на гор блыми домами, и бухта Жоліеттъ съ длинными молами пристаней, съ пароходами и лодками оказалась далеко позади.

Свжій втерокъ задувалъ съ моря и шевелилъ русыми Колиными волосами. Машина уже не шумла, но гд-то далеко въ нутр парохода глухо, ровно и мрно стучала. Впереди, подъ высокимъ килемъ, шипла пной вода, раздвигалась двумя темносиними косыми волнами и, развернувшись въ блые гребни, уходила за пароходъ.

40

На чай.

Стала видна на скал надъ городомъ церковь и на ней золотая статуя Божіей Матери — Охранительницы — «Нотръ Дамъ де-ля Гардъ» — покровительницы Марсельскихъ моряковъ. Она сверкала на солнц въ голубомъ неб, какъ дневная звзда и, казалось, собою прикрывала весь громадный блый городъ, громоздившійся по крутому берегу.

Блый маякъ, окруженный низкими домиками, проплылъ мимо. На розовожелтыхъ скалахъ островка показались развалины. Еще островокъ… — Скала… — все уходило назадъ. Чуть дрожалъ пароходъ. Монотонно, наввая сонъ, стучала машина и шумла вода. Блыя чайки носились кругомъ. Все дальше уходилъ берегъ. Неразличимы стали острова. Въ блое пятно слились дома Марсели и только блестла, точно парила надъ городомъ золотая статуя.

Нотръ-Дамъ де-ля Гардъ! Божія Матерь стерегущая.

Шире стали морскія дали. Голубе шипящія волны. Тутъ, тамъ брызнули, засверкали серебромъ, заиграли блые зайцы вдругъ запнившихъ подъ засвжевшимъ втромъ волнъ. Вдали, гд синее небо спустилось къ синему морю, появилась туманная, сквозная дымка.

Тянула даль своею безпредльностью. Несказанно хорошъ былъ Божій міръ!

На палуб зазвонили къ утреннему завтраку. Пароходъ ускорялъ свой бгъ. Европейскій берегъ заволакивался дымкой дали.

II ПРИВИДЕНИЕ

На пароход появилось привидніе. О немъ разсказывали въ той шестимстной кают третьяго класса, гд помещался Коля.

Его видла горничная каютъ перваго класса. Поздно ночью ее вызвала арабская принцесса, хавшая въ Александра и занимавшая отдльную каюту. Принцесса потребовала къ себ въ каюту кофе и сандвичей, такъ какъ она два дня изъ-за качки ничего не ла, и теперь проголодалась и почувствовала, что можетъ сть. Горничная пошла въ буфетъ. Она все приготовила и готовилась нести подносъ, какъ увидала блую тнь, стоявшую у стны. Горничная разсказывала, что эта тнь была громадной величины, до самаго потолка, что это былъ, какъ бы человкъ, закутанный во все блое и что у него горли синимъ яркимъ огнемъ глаза. Горничная взвизгнула и бросилась бжать. Она подняла тревогу на пароход и вернулась въ столовую въ сопровождены матросовъ и стэвардовъ. Никакого привиднія въ столовой не оказалось, но не оказалось на поднос ни кофе, ни хлба, ни сандвичей. Смятая пятифранковая бумажка валялась около до чиста выпитой чашки.

Странное было привидніе, которое стъ и пьетъ и платитъ еще деньги. Ршили, что кто-нибудь изъ стэвардовъ пошутилъ надъ горничной и успокоились. Въ сильную качку было не до привидній? И безъ нихъ было тошно жить на свт.

Колю не укачивало. Не укачивало и его хозяевъ.

Мистеръ Стайнлей часто вызывалъ къ себ Колю и заставлялъ его разсказывать о Россіи, о жизни въ изгнаніи, заграницей. Мистеръ Брамбль лежалъ обыкновенно на спин на койк, курилъ вонючую трубку крпкаго англійскаго табака и поглядывалъ на Колю скучающими, равнодушными глазами. Иногда, вытряхнувъ пепелъ изъ трубки, онъ поворачивался спиною къ Стайнлею и Кол и засыпалъ.

Коля и Стайнлей сидли на складныхъ стуликахъ подъ полузадраеннымъ иллюминаторомъ. Въ его круглое, мутное отъ водяныхъ брызгъ стекло, то было видно синее глубокое небо, то окно вдругъ опускалось, и тогда показывалось всхолмленное синее море, темносиняя волна пнистымъ краемъ лизала его и соленыя, свжія брызги летли въ лицо Кол. И становилось Кол отъ нихъ почему-то весело, и бодрость приливала къ его сердцу.

Напротивъ, у двери, трепалась малиновая занавска. Ока то отставала отъ двери, медленно входила въ каюту, касалась стоявшихъ за койками чемодановъ, потомъ такъ же медленно начинала подходить къ двери и прижималась къ ней вплотную. Въ умывальник плескала и лилась вода. Чемоданы вдругъ точно оживали и ползли къ ногамъ Стайнлея, и Коля бросался, чтобы поставить ихъ на мсто, а они уже ползли обратно, и Коля съ трудомъ, хватаясь за желзныя стнки кроватей, удерживалъ равновсіе при смх американца. И самому ему было смшно.

Качало и основательно качало.

Наверху дулъ жестокій мистраль. [41] Онъ свисталъ въ вантахъ крановыхъ низкихъ мачтъ, разметывалъ въ клочья густой черный дымъ, валившій изъ пароходныхъ трубъ и гудлъ въ большихъ блыхъ желзныхъ вентиляторахъ. Съ палубы все было убрано, и матросы дежурили на ней, держась за протянутые вдоль каютъ леера. [42]

Море бушевало. Сине-лиловыя волны поднимались горами, становились выше бортовъ «Лаоса». По нимъ жемчужнымъ узоромъ катилась пна. Волны сгибались, ломаясь на гребн, съ грознымъ шипньемъ вскипали, покрываясь блыми пузырьками и низвергались на пароходъ. Надъ ними, махая косыми крыльями ряли чайки. Пароходъ содрогался подъ ударами волнъ, подымался на нихъ и вдругъ падалъ носомъ съ грознымъ гуломъ, подобнымъ пушечному выстрлу, и тогда брызги летли далеко по палуб и волна заливала блыя узкія доски. А потомъ пароходъ переваливался съ боку на бокъ, точно ему такъ легче было пробивать себ путь черезъ разыгравшееся море.

41

Втеръ, свойственный Средиземному морю.

42

Веревки, за который держатся въ сильную качку.

Внизу гудла и стучала машина. Изъ-за закрытыхъ иллюминаторовъ въ каютахъ и корридорахъ парохода было душно, и нудно пахло машиннымъ масломъ и масляною краскою. Изъ каютъ неслись стоны и вопли больныхъ пассажировъ. Горничныя и стэварды, ловко присдая на колеблющемся полу, разносили по каютамъ, кому лимонъ съ сахаромъ, кому коньякъ, кому крпкій кофе.

Коля разсказывалъ Стайнлею, что во всхъ каютъ-компаніяхъ [43] по столамъ натянули «скрипки» [44] и что накрыто мене половины столовъ. Въ кают перваго класса, къ утреннему завтраку, кром мистеровъ Брамбля и Стайнлея, вышло только пять пассажировъ.

43

Пароходныхъ столовыхъ.

44

Во время качки для удержанія стакановъ и тарелокъ на столахъ. на нихъ натягиваютъ веревки, между которыми ставятъ посуду. Это и называется скрипками.

Посл разговора о бур, заговорили о Россіи. Мистеръ Стайнлей попросилъ Колю пть Русскія псни.

— Какъ же, мистеръ, ихъ пть, — сказалъ Коля, — безъ аккомпанимента ничего не выйдетъ. Если бы на піанино, или на гитар можно было подобрать, я бы вамъ сплъ.

Стайнлей повелъ Колю въ гостиную. Онъ усадилъ Колю за піанино, слъ рядомъ, и Коля вполголоса напвалъ, подыгрывая, все то, что слыхалъ отъ добровольцевъ, что пла ему его мамочка, чему научилъ его Селиверстъ Селиверстовичъ. Онъ перевелъ на англійскій языкъ слова проптыхъ псенъ, и Стайнлей, глядя славными, добрыми срыми глазами на мальчика, сказалъ:

— Какъ это хорошо! Какъ чувствуется, въ вашихъ псняхъ природа и Богъ, ее создавшій. Какъ любите вы, Русскіе, Божій міръ.

И мистеръ Стайнлей задумался.

— Ну, майдиръ Коля, спойте мн еще разъ этотъ «Костеръ»… Какъ хорошо! Какъ хорошо!

За стнами гостиной бушевало море. Шипло, било, ударяло въ борта, разсыпалось серебрянымъ дождемъ брызгъ. Отъ прикрытыхъ ставенъ въ гостиной съ мягкой мебелью и пушистыми коврами было полутемно. Коля мурлыкалъ вполголоса и уносился въ какой-то волшебный, незнаемый имъ міръ, въ нжно и горячо любимую страну: — Россію.

Онъ совсмъ забылъ о привидніи.

Оно само напомнило о себ, когда подходили къ Портъ-Саиду.

Коля проснулся посл крпкаго сна, какимъ спять здоровые, молодые люди въ качку, позже обыкновеннаго.

Еще не открывая глазъ, съ наслажденіемъ ощутилъ, что та большая кругообразная качка, съ какою онъ заснулъ вчера, смнилась легкимъ, чуть замтнымъ плавнымъ движеніемъ. Окно иллюминатора было открыто настежь и въ него въ каюту врывался теплый, напоенный какими-то пряными ароматами втерокъ. Море не шумло, не било, не ударяло сильными ударами, отъ которыхъ содрогался весь корпусъ парохода, а тихо и ровно шипло, точно разсказывая какую-то чудную сказку востока.