Мантык, охотник на львов

Вдоль стнъ, на мягкихъ диванахъ и стульяхъ, за столиками, сидли ужинающіе. Русскій говоръ стоялъ въ ресторан. Высокій, черноволосый и черноглазый, полный, красивый человкъ мягко похаживалъ по столовой съ довольнымъ привтливымъ лицомъ.

Худенькая двушка съ льняными волосами, остриженными, какъ у мальчика, въ скобку, въ черномъ, узкомъ и короткомъ плать съ передникомъ пробгала мимо Мантыка. Она замтила его растерянный видъ, пріостановилась и звучно, по Русски, спросила:

— Вамъ, молодой человкъ, что надо?

— Могу я видть Наталью Георгіевну Ладогину, — сказалъ Мантыкъ, подавляя голодъ и принимая независимый видъ. — Она здсь служить.

— Наташа! — крикнула въ свтлое пространство ресторана двушка. — Тебя спрашиваютъ.

Мантыкъ удивился. Никогда не слыхалъ онъ, чтобы такъ звали Колину мамочку.

Наталья Георгіевна появилась изъ за прилавка въ такомъ же узкомъ черномъ плать, какъ у льноволосой двушки, и въ передник. Мантыкъ, какъ всегда, хотлъ поцловать ея руку, но Наталья Георгіевна сильнымъ движеніемъ внизъ отдернула ее.

— Что скажешь, Мантыкъ?

— Наталья Георгіевна… Я сейчасъ ду… ду въ Африку… Помогать издали Кол… Если что надо… передать ему.

Голосъ Мантыка звучалъ торжественно и какъ то не подходилъ къ суетливому гулу голосовъ и звону тарелокъ ресторана. На лиц Натальи Георгіевны выразилось удивленіе. Она хотла спросить Мантыка, но въ это время звучный женскій голосъ изъ глубины столовой бодро крикну лъ:

— Наташа! Два борща… дв отбивныя телячьи!.. Наталья Георгіевна круто повернулась, кинула на ходу Мантыку:

— Сейчасъ, дружокъ, — и исчезла за дверью. Мантыкъ остался ждать. Онъ поглядывалъ на часы.

Время точно отбивало ему въ виски глухими ударами… «Надо на поздъ… Пора… пора»…

Мучительно хотлось сть.

Наталья Георгіевна прошла, неся тяжелый подносъ съ миской и блюдомъ съ котлетами. Ихъ запахъ былъ невыносимъ для Мантыка. Онъ невольно слдилъ, какъ Наталья Георгіевна, Колина «мамочка», чуть нагнувшись надъ столомъ, за которымъ сидли двое мужчинъ, наливала имъ изъ мисочки дымящуюся розовую жидкость и накладывала густую блую сметану.

Надъ нимъ стучали большіе круглые часы, точно шептали ему вкрадчиво и хитро:

— Тикъ… сть… такъ… сть…

— Ничего, — подумалъ Мантыкъ, — терпи, казакъ!..

Наталья Георгіевна подавала за другимъ столикомъ котлеты.

Часы все отбивали: — «такъ… сть… сть… такъ!..»

Губы у Мантыка стали влажныя, въ горл спирало. Наталья Георгіевна, обтирая руки полотенцемъ, подошла къ нему.

— Какъ же ты устроился? — спросила она.

— Да уже такъ. Божіимъ произволеніемъ…

Мантыкъ заторопился.

— Долго все это разсказывать. Ддушка вамъ все разъяснитъ… О ддушк, Наталья Георгіевна, будьте добры, позаботьтесь… Не дай Богъ, если что случится.

— Полно, Мантыкъ… Богъ милостивъ. Изъ ресторана крикнули:

— Наташа! Три чая, шесть пирожныхъ!

Глаза Натальи Георгіевны наполнились слезами.

— Прощай, Мантыкъ… Колю береги… Себя тоже. Когда же дешь?

Мантыкъ бросилъ взглядъ на часы и отвтилъ:

— Сейчасъ.

Наталья Георгіевна крпко пожала ему руку и сказала:

— Прощай, милый, дорогой Мантыкъ. — Она сунула ему наскоро приготовленный сверстокъ съ еще теплыми пирожками. — Это теб на дорогу… Голоденъ, поди… Помни меня… Не забывай…

И кинулась къ самовару.

Мантыкъ проводилъ глазами Наталью Георгіевну, посмотрлъ, какъ скрылась она за большимъ блымъ самоваромъ и сталъ спускаться внизъ.

Сырое метро, ярко освщенный гулкій вагонъ, почти пустой въ это время… Пересадка на другую линію. Вотъ и Ліонскій вокзалъ.

Какъ странно было садиться и хать въ далекое, очень далекое путешествіе совсмъ одному, безъ ддушки, безъ кораинъ, узелковъ и чайниковъ. Въ рукахъ только свертокъ: — пирожки, данные Натальей Георгіевной.

Такъ же стучатъ колесами тяжелыя платформочки, везомыя моторомъ, такъ же, какъ въ ту субботу, когда провожали Колю, медленно ступая, идутъ нагруженные чемоданами голубые носильщики, даже матросы опять дутъ, только меньше ихъ и ихъ лица не красны отъ вина… Никому нтъ дла до крпкаго загорлаго юноши въ рабочей блуз и непромокаемомъ помятомъ пальто. Никто не знаетъ, не чувствуетъ и не подозрваетъ, что это самъ Мантыкъ, правнукъ знаменитаго уральскаго казака, охотника на тигровъ, который детъ въ Африку!.. Охотиться на львовъ!

… За львами!

За львами!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I ВЪ МОРЕ

Коля внесъ послдній чемоданъ въ просторную каюту I класса мистера Брамбля и остановился у двери. Коля былъ въ блой, просторной блуз съ отложнымъ воротникомъ и темнозеленымъ мягкимъ галстукомъ, въ блыхъ панталонахъ и коричневыхъ крпкихъ тупорылыхъ башмакахъ. Такъ одлъ его въ Марсели мистеръ Брамбль. Въ этомъ костюм Коля выглядлъ больше, росле и крпче. Блый цвтъ оттнялъ розовый загаръ лица, синесрые глаза смотрли честно и прямо.

— Ничего больше не прикажете, мистеръ? — спросилъ онъ у Брамбля.

Брамбль сидлъ на низкой пароходной койк. Онъ казался на ней еще боле коротконогимъ и толстымъ.

Темно-коричневые каштановые глаза тупо посмотрли на Колю. Брамбль ничего не отвтилъ. Въ круглое раскрытое окно иллюминатора тянуло морской свжестью. Тамъ звонко плямкала вода о борта парохода и въ иллюминаторъ доносился волновавшій Колю шумъ нагрузки. У окна, прислонившись къ умывальнику, стоялъ спутникъ мистера Брамбля — мистеръ Стайнлей, американецъ. Онъ пріхалъ утромъ прямо на пароходъ и Коля едва усплъ разглядть его.

Это былъ высокій, худощавый человкъ, лтъ тридцати. Рыжеватые, не густые волосы были тщательно причесаны на проборъ, лицо было гладко выбрито. Онъ былъ костистый, крпкій, ладно покрытый мускулами, настоящей спортсменъ-охотникъ. Онъ сразу понравился Кол и внушилъ къ себ довріе.

— Могу я быть свободенъ? — снова спросилъ Коля. Мистеръ Брамбль продолжалъ все такъ же тупо смотрть на Колю и опять промолчалъ.

— Му dear, Коля [37] — сказалъ мистеръ Стайнлей, — привяжите въ голов моей койки это Распятіе и вы можете идти. Вы больше не нужны мистеру Брамблю.

37

Май диръ Коля — мой милый Коля.