Мантык, охотник на львов

Галина повела Мантыка наверхъ въ церковь.

Въ пансіон за недостаткомъ мста не было особой пріемной, но, когда прізжали родители, или родственники двочекъ — ихъ просили для свиданія въ домовую церковь.

Совсмъ маленькая была эта церковь. Почти квадратный залъ съ широкими окнами былъ полонъ свта. Некрашенные полы, простыя бленыя стны: все сверкало чистотою. Въ глубин залъ былъ перегороженъ иконостасомъ. Склеенный изъ блой бумаги, съ бдными иконами, съ росписью потолка, съ паникадилами изъ дерева и жести, съ простыми аналоями, накрытыми чистыми полотенцами, — все было сдлано руками самихъ двочекъ и ихъ воспитательницъ — онъ производилъ неотразимое впечатлніе умиленной вры и святости.

Маленькій храмъ, храмъ игрушка, кукольный храмъ поразилъ Мантыка. Онъ почуялъ въ немъ незримое присутствіе Христа. Какъ въ томъ богатомъ и прекрасномъ храм св. Александра Невскаго въ Париж, гд сверкали лпныя золоченыя колонны, гд поражала красота иконъ, писанныхъ лучшими художниками, a высокій куполъ уносилъ мысли къ небу, гд были пестрые мраморные полы и куда по крутой каменной лстниц входили сквозь свтлую снь — былъ Христосъ, такъ былъ Онъ и здсь, въ этомъ кукольномъ храм, съ любовью созданномъ маленькими дтскими ручками и странно напоминавшемъ бдныя церкви глухихъ Русскихъ деревень.

Мантыкъ застылъ у входа, не смя ссть на табуретку, предложенную ему Галиной.

«Да, правду говорилъ ддушка, Богъ везд«, - подумалъ Мантыкъ и долго крестился на иконостасъ.

Галина встала. Синіе прозрачные глаза смотрли на Мантыка. Въ окно широкимъ потокомъ, четырьмя золотыми столбами съ крутящимися пылинками вливались солнечные лучи и раздляли Мантыка отъ Галины. Черезъ нихъ золотымъ казался Мантыкъ. Онъ кончилъ креститься и обернулся къ Галин. По его восторженнымъ, блестящимъ глазамъ Галина поняла, что и спрашивать ни о чемъ не надо. Ъдетъ вслдъ за Колей ея милый Мантыкъ. «Какъ это случилось»? — Галина не допрашивала. Она врила въ чудеса. Она врила въ то, что, если захочетъ Богъ, и волшебный котъ придетъ помогать ея милой мамочк, какъ приходилъ къ ней во сн, во время болзни. Захотлъ Богъ помочь Мантыку: — ну, детъ Мантыкъ въ Африку! Чему тутъ удивляться?.. Очень даже просто!.. Почему ему и не хать?..

— Ъдете? — затаивая дыханіе, спросила Галина. — А, когда?

— Сегодня.

— Какъ жаль… Нельзя проводить… Какъ Колю. — Галина скосила глаза на узкую дверь, ведшую въ церковь и тихо добавила: — будни… Он не пустятъ… И мамочка не можетъ.

— Теперь, Галина, — говорилъ Мантыкъ, — можете быть совсмъ спокойной за Колю. Ежели даже на него, допустимъ… ну хоть — сорокапудовый левъ набросится — можете быть спокойны, Галина, — ухвачу за хвостъ возл самой кисти и оттяну того льва отъ Коли.

Галина съ восхищеніемъ посмотрла на Мантыка.

— А ружье? — тихо сказала она. — Безъ ружья нельзя… Никакъ нельзя…

— Есть, — прошепталъ съ видомъ заговорщика, Мантыкъ. — Тысячу шестьсотъ франковъ за него отдалъ со всми принадлежностями.

— Откуда столько денегъ?.. Это ужасно сколько. Не сосчитать.

— Было у меня… Заработалъ: — дв тысячи двсти сорокъ франковъ.

— Дв тысячи двсти сорокъ, — въ благоговйномъ ужас сказала Галина. Эта цифра не вмщалась въ ея маленькой круглой головк съ золотыми косами. Мамочка больше ста пятидесяти при ней не считала. Сто пятьдесятъ они платили въ гостинниц за дв недли.

— Дв тысячи двсти сорокъ, это ужасно, Мантыкъ, какъ много. Что же у васъ осталось?

— Да вотъ ружье купилъ, да билетъ до Марсели, да ддушк мало-мало оставилъ… Двсти франокъ осталось.

— Двсти франковъ, — задумчиво сказала Галина. — это, Мантыкъ, совсмъ, кажется, немного… для Африки.

— Много ли человку надо, — безпечно сказалъ Мантыкъ, повторяя любимую поговорку Селиверста Селиверстовича.

Онъ взглянулъ на часы.

— Пора, Галиночка, — сказалъ онъ, протягивая Галин свою крпкую, въ мозоляхъ отъ руля, руку.

— Постойте, — серьезно сказала Галина. — Я васъ перекрещу.

Пухлыя маленькія губы надулись. Стало серьезнымъ розовое лицо. Потемнли сосредоточенные глаза и Галина, подражая мамочк, перекрестила Мантыка.

— Не забывайте же своей Галины, Мантыкъ.

— Первый левъ вамъ.

— А съ послднимъ вы сами сюда, — по женски мило улыбнулась Галина и маленькія ямочки, какъ у мамочки, зарозовли на ея щекахъ.

— Послдній не скоро, — сказалъ Мантыкъ. — Я хочу: — много.

— Двнадцать — твердо, что-то вспоминая, сказала Галина. — Тринадцатаго, слышите: — не хочу. Не надо… фу!.. не надо, не надо тринадцатаго, — съ искаженнымъ ужасомъ воспоминанія разсказа Селиверста Селиверстовича лицомъ, почти крикнула Галина и пошла изъ церкви. За ней пошелъ Мантыкъ.

XXII МАМОЧКА

Онъ бгомъ выскочилъ за ворота пансіона. Внизъ, на площадь, вверхъ мимо осыпающихся акацій къ станціи. Едва посплъ на поздъ. Дла все еще было много.

Когда получилъ въ магазин накладную, внимательно разглядлъ большой печатный листъ. Проврилъ номеръ ружья и съ удовольствіемъ нсколько разъ перечелъ заголовокъ: — «Мессажери маритимъ»… Да, это и Александръ Ивановичъ такъ говорилъ.

Съ размномъ денегъ, съ поздкой къ писателю и длиннымъ задушевнымъ разговоромъ съ нимъ, Мантыкъ провозился до вечера и, когда онъ подходилъ къ своему дому, зналъ, что Селиверстъ Селиверстовичъ уже ушелъ въ гаражъ на службу.

Мантыкъ осторожно пріоткрылъ дверь въ номеръ съ одною узкою постелью: Селиверстъ Селиверстовичъ спалъ на ней днемъ, вернувшись со службы, Мантыкъ спалъ ночью. Зажегъ электричество. Сразу увидалъ поясъ, разложенный на подушк.

Что за чудный былъ поясъ! Крпкій и мягкій. Пряжки такъ пришиты дратвой, что гиппопотаму не оторвать. А карманчики! Съ двойной подкладкой изъ самаго крпкаго прожированнаго малиноваго сафьяна. Постарался милый ддушка!

Мантыкъ уложилъ въ карманчики золотыя монетки и немного бумажекъ, накладную на ружье, свой паспортъ, безъ визъ — о визахъ онъ не думалъ… «Пустяки — вольный казакъ — самъ не хуже Ашинова — только побашковате его буду!» — и ладонку съ родной землей, поддлъ поясъ подъ жилетъ, — ладно пришелся поясъ, какъ по мрк пригналъ его Селиверстъ Селиверстовичъ, — положилъ на подушку письмо, перекрестился на образъ, прислъ и, не оглядываясь, вышелъ изъ комнаты.

До отхода позда оставалось немного времени, а надо было захать въ ресторанъ проститься съ Натальей Георгіевной и поручить ей ддушку.

Въ тсномъ переулк очень люднаго квартала за громаднымъ зданіемъ Оперы находился тотъ Русскій ресторанъ, въ которомъ работала Наталья Георгіевна.

Тутъ была страшная людская толчея. Только что закрыли громадные магазины «Галери Ляфайетъ» и сотни двушекъ-продавщицъ запрудили узкую улицу. Мантыку пришлось задержать свой быстрый ходъ. Онъ дошелъ до стеклянной двери ресторана, раскрылъ ее и сразу оказался передъ крутою лстницей.

Раздражающе пахнуло въ лицо голодному Мантыку запахомъ кушаній и душнымъ тепломъ. Шумъ голосовъ, постукиваніе башмачковъ быстрыхъ женскихъ ногъ, звонъ посуды несся сверху. Ужинъ былъ въ разгар. Ресторанъ былъ полонъ. Мантыкъ поднялся въ столовую.

На потолк прикрытыя прямоугольными матовыми стеклами ярко горли лампы. Стны были раскрашены косоугольниками въ футуристическомъ стил. По середин: громадный столъ, накрытый блою скатертью, ломился подъ блюдами съ закусками. Сейчасъ у входа были стойки съ бутылками, а подъ ними на желзныхъ противняхъ лежали сладкіе пирожки. Все благоухало: — ванилью и вареньемъ, запахомъ соленаго гриба, дкимъ духомъ горячаго масла. Мантыкъ едва удержалъ подкатившія къ зубамъ слюни.