Маршалы Наполеона

Жозефина, однако, не отказалась от задуманного. Аглаю она принялась убеждать в том, что Ней — герой, а потому достоин быть ее избранником; Мишелю она с не меньшим жаром внушала мысль о том, что мадемуазель Огье обладает всеми качествами, могущими составить счастье ее будущего супруга. Попутно искушенная в модах и искусстве куаферов жена первого консула взялась за внешность «героя», заставив его приодеться и сменить прическу.

Проведя эту «артподготовку», Жозефина посоветовала Нею подарить невесте какие-нибудь украшения, что тот вскоре и сделал, сопроводив подарок любопытной записочкой. В ней он писал о том, что просит Аглаю извинить его за скромность подарка; он не может предложить ей ни жемчугов, ни бриллиантов, ибо, по его глубокому убеждению, при помощи меча можно обрести лишь славу, но никак не богатство^{443}.

Недолгий и странный «роман» Мишеля и Аглаи в конце концов завершился тем, чем завершаются многие романы. 5 августа 1802 г. в Гриньоне состоялась свадьба Мишеля Нея и Аглаи Огье. Первый консул подарил жениху великолепную саблю, украшенную драгоценными камнями, и, как он уверял, привезенную им с собой из Египетского похода. Его жена, в свою очередь, прислала молодоженам записку, где были такие слова: «Я хочу еще раз уверить вас в том, насколько Бонапарт и я заинтересованы в вашей свадьбе и какое удовлетворение он ощущает при мысли о том, что этот брак обеспечит счастье двух людей, к которым он испытывает особенно теплые чувства и уважение. Я разделяю вместе с ним оба эти чувства»^{444}.

Мадам Ней

В браке Мишеля и Аглаи, состоявшемся при деятельном участии Наполеона и Жозефины, не было и намека на глубокое, искреннее чувство, иначе говоря — на любовь. «Это был брак скорее по расчету», — справедливо пишет о браке Нея и мадемуазель Огье Гарольд Куртц и столь же справедливо уточняет, что с годами Аглая стала для Мишеля верной супругой и заботливой матерью его детей^{445}. Но тогда, в августе 1802 г., об этом, конечно, никто не мог сказать ничего определенного.

Впрочем, уже в сентябре 1802 г. Нею пришлось думать не о семейном очаге и перспективах его обустройства, а о делах служебных. В самом конце сентября^[162], выполняя распоряжение первого консула, дивизионный генерал Мишель Ней отправляется в Женеву. Это было связано с разразившимся в сопредельной с Францией Швейцарией острым внутриполитическим кризисом. Сущность этого кризиса состояла в вооруженном противостоянии, возникшем между так называемыми «юнионистами» — сторонниками «единой и неделимой» республики по французскому образцу, представлявшими центральное, бернское правительство Гельвецкой республики, и так называемыми «федералистами», выражавшими взгляды жителей отсталых лесных кантонов Швейцарии и требовавшими восстановления традиционного кантонального государственного устройства Швейцарии. Вяло тлевшая в предшествующие годы вражда «юнионистов» и «федералистов» к осени 1802 г. вспыхнула ярким пламенем. Опираясь на поддержку Англии и Австрии, «федералисты» сумели установить свой контроль над большей частью страны, вынудив бернское правительство спасаться бегством в Лозанну.

События в Швейцарии существенным образом поколебали систему «дочерних республик», созданную Францией во второй половине 90-х годов, фактически «изъяв» из нее марионеточную Гельвецкую республику. Первый консул, естественно, не мог «пустить дело на самотек» и счел для себя необходимым вмешаться во внутришвейцарский конфликт. Повод для такого вмешательства долго искать не пришлось. «Эмигрировавшее» в Лозанну законное правительство обратилось к Наполеону с просьбой выступить третейским судьей в споре между «юнионистами» и «федералистами». Первый консул немедленно откликнулся на эту просьбу, для начала направив в Швейцарию своего адъютанта генерала Раппа с прокламацией, призывающей противников прекратить вооруженную борьбу. Видимо, для того, чтобы его призыв был услышан, Бонапарт приказал Нею с армейским корпусом, отданным в его распоряжение, без промедления оккупировать Швейцарию. Стоило Нею явиться со своим корпусом в альпийскую республику, как умиротворение по-французски состоялось в считанные дни. Отряды «федералистов» даже не пытались оказать сопротивления вооруженным «посредникам», благоразумно уступив силе.

Впрочем, и сам Ней предпочел разрешить конфликт, не прибегая к силовым методам. Когда к нему явилась депутация с ключами от ворот городов, особенно ревностно поддержавших в свое время «федералистов», Ней отказался их принять. «Мне не нужны ключи, — заявил он, — мои пушки в состоянии вышибить ваши ворота». И затем примирительно добавил: «Пусть ваши сердца преисполнятся покорности, достойной дружбы Франции»^{446}.

Вооруженная миссия Нея в Швейцарию завершилась полным успехом^[163], и, по-видимому, одним из составляющих этого успеха было то, что военный негоциатор не пытался достичь цели, полагаясь исключительно на грубую силу. Он прибег к переговорам, дипломатическим методам урегулирования конфликта, выступив перед сенатом Гельвецкой республики в Берне с изложением точки зрения французского правительства. По мнению одного из его биографов, в значительной мере успех Нея заключался в такте и дипломатичности, проявленной им во время выступлений в Берне, сделанных на французском и на немецком языках^{447}.

По возвращении Нея из Швейцарии Наполеон поручил ему (29 августа 1803 г.) командование войсками военного лагеря в Компьене. Там находилась часть войск, предназначенных участвовать в предполагаемом вторжении в Англию^{448}.

Четыре месяца спустя (28 декабря 1803 г.) следует новое назначение. Первый консул вновь доверяет Нею ответственный пост. На сей раз — это пост командующего военным лагерем Монтрейля^{449} — самого южного из лагерей, где собираются войска для участия в грандиозной десантной операции на Британские острова. В письме Наполеона к Нею по этому поводу есть такие слова: «Полностью доверяя доблести, опытности и преданности дивизионного генерала Мишеля Нея, (первый консул) назначает его главнокомандующим войсками, собранными в лагере Монтрейля…»^{450}.

Генерал Моро

Можно почти не сомневаться в том, что Бонапарт на самом деле к 1803 г. уверовал в доблесть и опытность Нея. Однако с преданностью все обстояло далеко не так просто. Позже, когда Франция станет империей, а Ней удостоится звания маршала, Наполеон скажет о нем, очевидно, совсем не лукавя, следующее: «У него (у Нея) есть наклонность к неблагодарности и крамоле. Если бы я должен был умереть от руки маршала, я готов бы держать пари, что это было бы от его руки»^{451}.

У Бонапарта есть основания не верить в преданность Нея его особе. Обласканный им и его супругой комендант Монтрейльского лагеря позволяет себе поступки, которые вряд ли бы совершил человек, искренне ему преданный. В начале февраля 1804 г. Мишель Ней посещает своего бывшего командующего, опального в то время генерала Жана-Виктора Моро, дом которого, по словам Бонапарта, «превратился в сборище всех злоумышленников…»^{452}. Под конец встречи Моро поинтересовался у Нея, зайдет ли он на следующий день в Тюильри? Получив утвердительный ответ, он в сердцах воскликнул: «До чего же он обманул нас!» — и, возможно, не без удивления услышал прозвучавшие из уст своего сослуживца слова: «Возможно, но я всегда буду благодарен ему за то, как быстро и замечательно он управляется с общественными делами…»^{453}.

Командуя в течение 17 месяцев войсками Монтрейльского лагеря, Ней, кажется, первый и последний раз в своей жизни пытается освоить военную теорию, которую он вот уже больше десятка лет осваивал на практике. Он изучает специальные работы по тактике пехоты и даже сам сочиняет нечто вроде руководства по строевой подготовке для солдат своего корпуса. «Быстрые и умело проведенные марши, — гласил один из пунктов этого руководства, — почти всегда предопределяют успех в войне. Потому полковники-пехотинцы не должны пренебрегать ничем для того, чтобы довести до совершенства обычные и форсированные марши… Два условия жизненно важны для пехоты (этого, как выражается Ней, «рычага войны»): солдаты должны быть приучены к маршам и привычны к усталости, а что касается их навыков ружейной стрельбы, то они должны быть отличными стрелками»^{454}.

В инструкциях, составленных Неем, наряду с рассуждениями о роли пехоты, кавалерии и артиллерии в бою, о выносливости солдат во время долгих маршев и о меткости стрельбы есть один поистине удивительный пункт. Он настолько замечателен, что заслуживает отдельного упоминания: «Нашим солдатам обязаны объяснять причину каждой войны. Только в случае вражеского нападения мы вправе ожидать проявления чудес доблести. Несправедливая война в высшей степени противна французскому характеру»^{455}. Учитывая тот факт, что Французская республика уже давным-давно сама стала первым агрессором в Европе, этот пункт неевской инструкции звучал резким диссонансом в хоре официальной пропаганды и славословий людей, до небес превозносивших «человека судьбы» и его бессмертные деяния. Все-таки, несмотря ни на что, этот неотесанный лотарингец, сын мужика из Саррлуи, в душе оставался республиканцем…