Маршалы Наполеона
Шрифт:
«Я сделал все, что мог, — докладывал князь Эслингский Бертье, — чтобы удержать армию вне пределов Испании так долго, как это только было возможно… но постоянно сталкивался с противодействием… командиров армейских корпусов, которые возбудили такие настроения среди офицеров и своих солдат, что стало опасным оставаться в нашем теперешнем положении сколько-нибудь долгое время»{507}.
Отступление из Португалии чревато для сильно поредевшей, голодной, деморализованной армии Массена тысячей опасностей. Во-первых, отступать приходится по обезлюдевшей, разграбленной и опустошенной самими же французами во время их марша на Лиссабон местности; во-вторых, буквально по пятам за ними следует прекрасно экипированная, сытая и довольно многочисленная армия Веллингтона; в-третьих, и это тоже немаловажный момент, французы совершенно не могут рассчитывать на местное население, которое их ненавидит как насильников и разорителей своей страны. В сложившейся ситуации, несмотря на свою глубочайшую антипатию к Нею, князь Эслингский поручает ему командовать арьергардом, от действий которого фактически зависит спасение всей
Однако во взаимоотношениях Нея и Массена этот факт мало что меняет. Герцог Эльхингенский с не меньшим, чем прежде, пренебрежением относится к распоряжениям главнокомандующего. Когда Массена отдает Нею приказ двигаться по направлению к Альмейде и Сьюдад-Родриго, последний категорически отказывается его исполнять[176]. Мало того, очевидно, с намерением показать, чего в его глазах стоят приказы князя Эслингского, Ней отступает в прямо противоположном указанному направлении.
Умевший сдерживать свои эмоции Массена на сей раз дает волю чувствам. 23 марта 1811 г. он отстраняет Нея от командования корпусом. «Я был доведен до крайности, которой честно пытался избежать, — писал Массена Бертье. — Маршал, герцог Эльхингенский окончательно вышел из повиновения. Я передал командование шестым корпусом графу Луазону, старшему из дивизионных генералов. Старому солдату, командовавшему армиями в течение многих лет, прискорбно было вынести такое решение… в отношении одного из своих боевых товарищей. С момента моего приезда (в Испанию) герцог Эльхингенский постоянно мешал мне в моих военных операциях… Его характер хорошо известен, поэтому я ничего больше не стану говорить»{508}.
По возвращении Нея домой император на удивление скоро меняет гнев на милость, хотя незадолго до этого и подтверждает правомерность его удаления из армии Массена. Уже 31 августа 1811 г. Наполеон назначает его командующим войсками, дислоцированными в Булонском лагере, — должность, которую он исполняет вплоть до 1 февраля 1812 г.{509}
В эти относительно мирные для него полгода Ней уделяет внимание делам домашним, приобретя за сходную цену поместье Ле-Кудро близ Шатодена{510}, находиться в котором ему было куда приятнее, чем в элегантном особняке на Лилльской улице в Париже — столичной резиденции герцога Эльхингенского и его супруги.
С 1 апреля 1812 г. Наполеон поручает Нею командовать третьим корпусом Великой армии. Именно в этом качестве герцог Эльхингенский участвует в Русской кампании императора, начавшейся почти три месяца спустя. Армии Барклая и Багратиона отступают. Французы их преследуют. Казалось бы, исход войны — очевиден и окончательный триумф «вечного победителя» всего лишь дело времени. Однако неделя сменяет неделю, но желанная победа по-прежнему ускользает из рук Наполеона…
В середине августа корпус Нея совместно с корпусом Даву и кавалерией Мюрата сражается близ Смоленска с дивизиями генералов Раевского и Неверовского, но, несмотря на огромное численное превосходство, не может сломить упорное сопротивление русских и воспрепятствовать соединению сил Первой и Второй армий Барклая и Багратиона. По мнению одного из биографов герцога Эльхингенского, в постигшей французов неудаче под стенами Смоленска более всех был повинен Мюрат, серией бесполезных и бессмысленных кавалерийских атак задержавший наступление корпусов Нея и Даву{511}.
Когда 17 августа русские войска оставили объятый пламенем Смоленск, первыми французскими солдатами, вступившими в город, были солдаты третьего корпуса маршала Нея. Очутившись в Смоленске вместе с императором, Ней уговаривал его остановить дальнейшее наступление в глубь России. При этом герцог Эльхингенский говорил властелину о том, что русские не тот противник, которого можно окончательно разгромить, очень непочтительно напомнив ему о неудаче, постигшей французов в Испании. Наполеон, кажется, склонен внять совету Нея: «Мы их (русских) отбросим немного для нашего спокойствия, — заявляет он. — Я укреплю свои позиции. Мы отдохнем, опираясь на этот пункт (Смоленск), организуем страну и тогда посмотрим, каково будет Александру… Я обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург»{512}.
Но остановиться в Смоленске — значит продлить тяжелую, изматывающую войну с Россией как минимум еще на один год… После недолгого раздумья Наполеон решил продолжить кампанию. «Вынудить русских к сражению и продиктовать мир — это единственный безопасный путь из оставшихся в настоящее время», — так прокомментировал решение императора участвовавший в русском походе Жомини{513}.
26 августа 1812 г. в 108 верстах от Москвы разыгралось необыкновенное по своей ожесточенности и проявленной обеими сторонами воле к победе генеральное сражение, на которое Наполеон возлагал большие надежды. «Он (Наполеон), — вспоминал адъютант императора, граф Филипп де Сегюр, — чувствовал, что войску необходим отдых, какой бы то ни было, и оно может найти его или в смерти или в победе, ибо Наполеон сам довел его до неотступной потребности победить, и необходимо было добиться триумфа той или иной ценою»{514}.
В Бородинском сражении корпус Нея вместе с корпусами Даву, Жюно, кавалерией Мюрата в течение семи часов подряд яростно
атакует Семеновские флеши и батарею Раевского. «Страшная артиллерийская канонада, — вспоминал Коленкур, — изрыгала смерть повсюду; русская пехота делала новые усилия, чтобы отбить потерянную территорию. Большой редут обстреливал наш центр адским огнем. Маршал Ней и вице-король[177] тщетно вели комбинированные атаки для захвата этого редута; атаки были отражены. Двинувшись вторично в атаку, они достигли не большей удачи, и Ней даже несколько отступил»{515}.
Наполеон на Бородинских высотах
В тот момент, когда, по мнению Нея, бой достиг кульминации, он через своих адъютантов настойчиво требует у Наполеона бросить гвардию в огонь. В этом он находит полную поддержку Мюрата, отправившего к императору генерала Бельяра. В ответ на просьбы и требования маршалов Наполеон отвечает, «что еще ничто не определилось и что, прежде чем пустить в дело резервы, он хочет хорошенько уяснить себе свой шахматный ход». По свидетельству Сегюра, «Бельяр в недоумении вернулся к королю[178] и доложил ему о невозможности получить подмогу от императора. По его словам, Наполеон находился все на том же месте[179] со страдальческим и убитым видом, с расстроенным лицом, с унылым взглядом, отдавая приказания вялым голосом посреди ужасного грохота войны, который, казалось, был ему уже чужд. Когда эти слова передали Нею, то он, под влиянием своего пылкого и безудержного нрава выйдя из себя, гневно воскликнул: «Что же, мы пришли сюда для того, чтобы посмотреть на поле сражения? Что делает император позади армии? Чего он там дождется, кроме поражения? Уж если он больше не полководец и не воюет сам, а желает повсюду разыгрывать императора, пусть он убирается в Тюильрийский дворец и предоставит Нам самим команду!»{516}
Наполеон благоразумно делает вид, что ему ничего не известно о выходке Нея. Напротив, на следующий день после Бородинского сражения, которое он объявил своей победой, император называет герцога Эльхингенского человеком, сыгравшим решающую роль в этой битве, и жалует ему очередной титул — князя Московского[180].
Во время отступления из России после пожара Москвы, «ничейного» сражения при Малоярославце Ней со своим корпусом идет в арьергарде Великой армии. Несмотря на катастрофическое падение дисциплины в войсках, общую деморализацию, связанную с отступлением, князю Московскому удается организовать более или менее боеспособный арьергард из примерно 10 тыс. человек. Правда, из этих 10 тыс. солдат к моменту, когда части Великой армии дошли до Смоленска (9 ноября 1812 г.), добралось не больше 7 тыс. (по другим сведениями — не более 6 тыс.) человек{517}. При этом арьергард потерял половину своей артиллерии и почти всю кавалерию, из остатков которой был сформирован специальный отряд для вестовой службы. «На этом отступлении (из России), — рассказывал Жюно[181], — маршал Ней был тем же, чем был он во время отступления из Португалии: последний в виду неприятеля, он выставлял себя для защиты, для покровительства жизни каждого солдата, оживлял погибшее мужество твердыми словами, и один значил больше, нежели десять батальонов…»{518}.
Неподалеку от Смоленска, близ Красного, корпус Нея, в котором насчитывалось где-то 6 тыс. человек, был окружен тридцатитысячной русской армией. Это произошло 17 ноября 1812 г. По словам русского участника битвы при Красном М. М. Петрова, «пушки не имел он (Ней) ни одной и лошадей только около сотни верховых и вьючных. При маршале было до 20 генералов и многие сотни штаб- и обер-офицеров разных корпусов штабов и штабов генерального военного правления… приставших к Нею в чаянии сыскать спасение свое в его удальстве, и не ошиблись»{519}. Командовавшие русскими войсками генерал М. А. Милорадович и донской атаман М. И. Платов не сомневались в победе. Они даже отправили к Нею парламентера с предложением сложить оружие. Герцог Эльхингенский с негодованием отверг это предложение: «Маршал Франции никогда не сдается!»{520} Собрав своих солдат в колонны, Ней отважно повел их прямо на пушки неприятеля, заставив русских отступить. «Товарищи, — подбадривал он павших было духом солдат 3-го корпуса, — время пришло: вперед! они — наши!»{521} Остаткам арьергарда, «3000 отчаянных пехотинцев… под личным командованием наилучшего и отважнейшего из славных маршалов Наполеона»{522} удалось вырваться из окружения. Однако это еще не означало спасения. Впереди отступавшего отряда Нея был Днепр… «Беспрепятственно дошедши до селения Сырокоренья, — пишет Ермолов, — решился он (Ней) на отчаянное предприятие: перейти Днепр по льду. Недостаточно сильны были морозы, и лед гнулся под ногами… Ней пустился, сопровождаемый до полуторы тысяч человек; за ним вели верховую, его единственную лошадь»{523}.
Слышавший доносящуюся с востока канонаду Наполеон говорил окружавшим его людям: «У меня в Тюильри, в моих подвалах, триста миллионов франков; я их охотно отдал бы для того, чтобы спасти маршала Нея»{524}. 21 ноября 1812 г., после беспримерного боя под Красным и еще более удивительного отступления Ней явился к Наполеону в Оршу, приведя с собой 900 человек. Это было все, что осталось от третьего корпуса Великой армии… Именно тогда, 21 ноября, Наполеон назвал Нея «les Brave des Braves» («храбрейшим из храбрых»){525}.