Мастер и сыновья

Ведет он и других. Рыбак Шяшкутис не желает заходить, мол, и на дворе хорошо, но мастер берет его а ворот:

— И не думай! Уложу, как крота. Сколько тебе лет?

— Немало, пятьдесят с хвостиком.

— Что? Выходит, ты молокосос! Я уже семьдесят аз видел, как чибисы прилетают, — и, откашлявшись, оказывает зубы: — Найди хоть один гнилой — получишь золотой Глянь-ка, вот тут возьмись, — показывает мастер, какое у него во рту приданое, а сам хватает ладонь рыбака и стискивает ее. — Ну что, сладко?

— Цтоб ты распух пусти! — кричит Шяшкутис, встряхивая руку мастера, словно прилипшее раскаленное железо. Но мастер хватает рыбака поперек, вскидывает и, перетащив через порог, усаживает на пол, раздается смех. А как расшумелись ребятишки! И они отбегают, суют ручонки: «Дяденька, мне сожми!» Но как только мастер хочет схватить их, дети улепетывает во весь дух.

— Вот так-то, рыбак! Старое дерево, хоть и скрипит, а держится. А молодое возьми — хрусть и лежит.

— Отцепись ты, бесстыжий! Ну, каков у меня дед: созвал гостей и колошматит. Отцепись, — оттаскивает мужа Девейкене, — напился ты, что ли?

Обернувшись, мастер хватает и свою разнаряженную старуху, держащую в руках каравай: поднимает ее, крутит вокруг себя и усаживает на голову рыбаку.

Вскакивают из-за стола бабы угомонить разошедшегося мастера. А тот, румяный, довольный, снова цап кого-нибудь за подол. Каравай выкатился на середину избы, а сама Девейкене опирается на рыбака, пытаясь встать.

— Ты что ж это делаешь, брат рыбак? Ты же мою старуху лобызаешь! — Мастер нарочно сталкивает головами свою старуху с Шяшкутисом и все не дает им подняться.

Наконец он поднимает жену, обнимает ее и целует:

— Ой, до чего ж ты хороша, моя беззубушка. Ай-ай! — берет он ее за подбородок, потом ощупывает всю. — Уж не засунула ли ты за пазуху по караваю? Вот, как у молоденькой, с ума сойти! Мать, может, и нам сегодня ночью кровати сдвинуть? Рыбак, а что ты скажешь, мог бы я живую куколку выточить?

— Тебе мартовскую коску надо! Я уз говорил тебе, мастер, дубы выкорцовывать, цтоб тебя церти, уз я, казется, на цто силац, цтоб тебя — слеп на месте… — тарахтит Шяшкутис, что арба, скороговоркой. Если не унять — не будет конца его речи.

— Ха! Слыхала, мать, мне мартовская кошка требуется. Подбодрись. Стащу я с чердака зыбку, ой, стащу…

Старушка зажимает ему рот передником но без всякой злобы. Правда, нравится она мастеру, и который уже раз сегодня отец ищет глазами свою половину, в который раз, улучив момент, чмокает ее в руку, в увядшую щеку.

— Уймись, разве не видишь, тут дети малые, — бранится она. — Гостями бы занялся!

В избе множество мужиков и баб. Мастер садится со с Шяшкутисом; за стол, но тут же вскакивает, усаживает других, наводит порядок.

— Мать, ты так и будешь нас голодом морить? Что ж это за свадьба! Подавайте на стол хоть кошатину с бобами. Наливайте пива! Стонис, я вижу, и тебя надо немножечко помять, чего ты здесь застрял? Сюда! Кидай свою носогрейку! Хозяйка, куда помощницы запропастились, пускай на стол подают!

Бабы засуетились. Выбегают из-за стола соседки помогать другим на кухне. Шум и гул голосов все громче: заходят новые гости, которых рассаживает выскочивший из-за стола мастер. Скоро уже и сесть негде будет. С помощью мужчин Девейка приносит большую доску и кладет ее на два низеньких бочонка — получается скамья.

— Если занозу в зад вгоните — потанцуете и вытряхнете. Шлифуйте, гостюшки — стругать не придется. Девушки, вы на похороны собрались, что ли? Может, селедочной костью подавились, давайте палку, выковыряю, — где же ваша песня?

— Эй, свекор, а угостил ли ты селедкой? — перебивает одна из девушек.

— Вот, вот! Ни пивка, ни медку. Хоть бы горло промочить, — поддерживает, поправляя косынку, другая, более стеснительная, и вся заливается румянцем после своих слов.

Мастер снова выскакивает из-за стола. Пойдет он баб поторопить и сам похлопочет о пиве. Тем временем одна певунья толкает других в бок и, полузажмурившись, заводит:

Ни пивка, ни медка Нам здесь не дают… Просят пить, а гостям Лишь водицу льют… Просят есть, а горшок Дырявый суют…

Все женщины, кое-кто даже с младенцами на коленях, сидя плечо в плечо, кричат во весь голос. Они, словно куры, задрав головы, упиваясь песней, глотают стих за стихом. Окна распахнуты, и в избу залетают ласточки. Ветер раскачивает хлеба, уносит песню и останавливает проезжающих по большаку.

На столе появляются дымящиеся миски, тарелки с нарезанным пирогом. Продолжая петь, женщины встают, отходят от стола, мастер сквозь шум и гам что-то кричит гостям, сам подхватывает песню. На место женщин усаживаются мужики. Мастер возвращается, держа в одной руке большой жбан пива, в другой стаканы, и разливает.

Все еще больше оживляются, увидев, что хозяин разливает по стаканам самую что ни есть обыкновенную воду. Он, тоже немало удивленный, тычется носом в кувшин, пожимает плечами, но ему не дают и слово вымолвить: все кричат наперебой. Особенно тормошат мастера женщины:

— Что, свекор, не говорили мы разве, — не шипит, не пенится!

И снова все окружают старика:

Просят пить, а гостям Лишь водицу льют…

— Уж вы не гневайтесь, соседушки, — унимает их мастер, — мерзкие бабы меня надули. Матушка, эдак ты моих гостей поить будешь? Мужики, чего лакеев ждать, — решительно заявляет мастер, — за мной, в горле пересохло!

Мужики собираются в сени спускать пиво. Мастер берет бочонок, выкатывает на свет. Шяшкутис, словно глашатай, сегодня везде первый, все: «Цтоб ты лопнул..» — только и лопочет. Теперь он, став на колени, теребит затычку, ударяя по ней ладонью со всех сторон.

— Слысись, — говорит он, — бродит. А чтоб тебя, как зивое! А — псе-псе…

— Бабы, живей ведерко! Ой, не это. Чего не в ту сторону глядишь! — кричит мастер.

Мужики сколько их тут есть, все стараются придержать затычку. Разбуженное пиво, почуяв свободный выход, в него и бросается. Затычка вылетает прямо в лоб рыбаку. Шяшкутис пробует удержать пиво, зажав отверстие ладонью, но этим лишь приводит в еще большую ярость живую жидкость. Она, пенясь, струями бьет между пальцами, обливая всех по очереди. Старики прыгают, толкают друг дружку, наперегонки пытаются спасти положение, а некоторые только себя облизывают, не зная, за что хвататься.

— Держи, бездельник!

— Подставляй ведерко!

— Уже все к чертям!

— Куда нос суешь! Сперва ведерко подавай! О, дьявол! — налегая на бочонок, как на свинью под ножом, сыплет словами горшечник, лицо забрызгано, борода в пене.

Шяшкутис, припав на колено возле бочонка, разинув рот, высунув язык, ловит струйки. Шум и гам мгновенно разносятся по всему дому. Вот разъяренное пиво унимается, с шумом падает в ведро, и пенистая шапка поднимается все выше. Старушка успевает подхватить наполненное ведро и вместо него подсовывает кувшин.