Мастер и сыновья

— Не залуемся, хвала господу богу, и мы по-барски кусаем… ребятиски одеты, обуты, вот на славу зивем, вот на радость!..

Кризас и мастер — крестные двух сыновей Шяшкутиса. Одного из них — Матаса — портной забрал к себе ремеслу обучать. Кризас «своего» сына бесплатно одевает, да и мастер тоже про крестника не забывает:

— Как мой мужик растет?

— Хвала господу богу, растет, копосится, узе и по-русски и по-литовски цитает. Весь в своего крестного — уценого, ему только цитать-писать. Знает, цто такое петусок-гребесок, лисица. Вот, осенью возьму да повезу в Каунас, к губернатору, побудет там три месяца, все книги выуцит, смозет стать адвокатом или доктором… — глотает слова Шяшкутис, словно горячие бобы. По его разумению, вершина всех наук — губернатор, у которого за пятьдесят целковых можно сделать сына доктором или землемером.

Пока отец беседует с кумовьями, все двенадцать его Шяшкутисов-хорьков то высовывают головы из-за угла избы, то выбегают стайкой — и опять назад, за дом, словно болотные жучки, которые всплывают, погреются на солнышке — и снова на дно.

Достаточно мастеру или портному осведомиться о своих крестниках, как Шяшкутис странным голосом, будто наседка, выкрикивает «куд-кудах», и все они мчатся к нему шумной толпой, словно стадо овец. Сыновья мгновенно обступают отца, цепляются за руки, пролезают между ногами, глазеют из-под его полы на Кризаса и мастера, выворачивают карманы рыбака, отвязывают веревку, которой Шяшкутис подвязывает штаны, стаскивают картуз.

— Вон поели, цтоб вы распухли! — отгоняет ребятишек веселый, счастливый отец, отдирает их, словно котят, от себя, швыряет на землю и все кричит, будто петух в своей стае, который нашел червячка: —Целуйте дяде руку, ну, зивей, скорей. Йонукас, скази-ка, цто такое петусок-гребесок.

Будь ты самый зоркий, все равно не отличишь, который из Шяшкутисовых детей Йонас, который Казюкас: все на одно лицо, только, может, росту разного. Все, как отец, шепелявые, такие же щебетуны, усыпанные веснушками. Одежонка на них из перешитых мешков, неизвестно, когда их последний раз умывали, — кажется, они только что носом землю рыли.

— А, так это мой сынок! — после долгих поисков в этом стаде говорит мастер, поднимая малыша за уши. — О-па-па, хочешь заячьего квасу? — Но тут мастер начинает рыться в карманах и вытаскивает булочку, кусок сахару. На всех не напасешься, тогда уж пришлось бы целый мешок с собой таскать. Остальных приходится оделять разными пустяками, — Ну, святой Петр, отгадаешь загадку?

— Отгадаю, — отвечает крестник.

— Двое бегут, двое гонятся, пятый подгоняет Ну-ка!

Пятрюкас шевелит губами, но ответить не может. На выручку спешит отец:

— Цудак, отвецай — корова! Ай, сбился ребенок, знает он, всякие загадки знает, и русские, и литовские. Ай, цто тебе дядя дал — целуй ему руку.

— Не надо, я не ксендз! — мастер задирает руки кверху.

— Хочешь, расскажу сказку, — ухватив за носик, таскает Кризас самого маленького. — Только слушай, навострив уши: пестрый дятел летел, на сухое дерево сел… Рассказать сказку о пестром дятле? — наклонившись к малышу, спрашивает портной.

— Рассказать…

— Ты говоришь — paccKajaTL, и я говорю — рассказать. Ну, а ты? — обращается он к мальчугану постарше.

— Не хоцу.

— Ты говоришь — не хоцу, и я говорю—.не хоцу.. — Кризас ненамного выше ребятишек, и он с ними как ровня: толкается, щиплется, щекочет. — Молодцы-удальцы, великаны земли литовской! Что ж, Пранцишкус, целое войско вырастишь… А как других звать, — Йонас у тебя есть?

— Да вот, этот силац!

— Ну, видишь, Йонас будет капитаном, Кастантас — музыкантом, все — урра! Выгоните вон из Литвы москаля, волю нам отвоюете. — Кризас обращается к ним, словно ко взрослым, уже способным понять его призывы. На картузе у него — первоцвет, в петлице пиджачка — тоже. Лаская одного малыша, портной начинает декламировать разинувшим рты, развесившим уши детям Шяшкутиса:

И правда, равенство воскреснут, И сгинет ложь, и сгинет мрак… И мир соединится с песней, Протянет руку брату брат!

Кажется, еще немного, и в глазах поэта заблестят слезы. Кризас заканчивает строфу, а губы его еще шевелятся: может, слагает он новые стихи, может быть, видит зарю этих счастливых дней? Его взор блуждает далеко по полям.

— Как, красиво? — оживляется портной, приседает и пальцем приподнимает подбородок самого маленького пузатика. — Не понимаешь еще, карапуз? Погоди, подрастешь — горы своротишь! Как знать, может, под этим картузиком растет второй Симонас Даукаитас [9] , знаменитый наш сочинитель!

9

Симонас Даукантас (1793–1864) — литовский историк, литератор, просветитель. (Прим. переводчика)

Мастер сидит на валуне, взяв на колени своего крестника, и, посасывая ус, нараспев рассказывает:

— …Гляжу я — в том доме бабы на коленках стоят — каравай уплетают, мужики на коленках стоят — мед попивают, а ксендз сидит в горшке с молоком. Я того ксендза в лоб лизнул, меня тот ксендз по морде мазнул, я — бежать, он — догонять. Я — в костел на балкон, он меня — за балахон, я — на крышу, и как топнул — вот тут ксендз и лопнул!

— Цтоб ты распух, цего ты, мастер, только не выдумаесь?! Сказками бы себя прокормил…

Мастер видит, как Кризас, оглянувшись, достает из-под подкладки пиджака книжку и сует Шяшкутису.

— Прочтешь — другому передай, — советует он вполголоса, — узнаешь, почему наш народ бедствует. Утрет книжка тебе слезы, сил придаст. Найдешь в ней и про литовских мучеников… что за родной язык пострадали… В другой раз ребятишкам принесу — пускай привыкают читать по-нашему.

— Да я, — смущенно оправдывается Шяшкутис, — не оцень-то могу разглядеть эти литеры. Разве цто дам Матаусюкасу. Ай, люблю я это цтение: где покрасивее, не могу оторваться. И кусать тогда не хоцется…

Мастер с Кризасом покидают своих крестников, и, пока обходят дворы всех узкополосников, портной основательно облегчает свою ношу, многих оделяя книжками, газетами. С одних он возьмет по копеечке, другим, что победнее, даром сосватает. Поучает, как себя вести, как укрываться от ищеек москаля. И делает все это играючи, с шуткой, а иной и не заметит, как у него в кармане очутился Кризасов гостинец. Чаще всего такого человека Кризас предупреждает:

— Придешь домой — выверни все карманы. Кажется, я их тебе не зашил. Не забудешь?

И тот, кто похитрее, смекнет, про какие карманы толкует портной.

Бредут друзья по полям. До вечера еще далеко. Теплый ветерок просится за пазуху, и, когда поднимаешься на склон, приходится расстегнуть пиджак. Еще чуть-чуть повыше — и весь Паграмантис как на ладони. Нос, за зиму наугощавшись табаком, салом да квашеной свеклой, ощущает новый, приятный, струящиеся по склонам запах первых цветочков. Там и сям желтоватые, коричневые почки, словно это разбежавшиеся стайки цыплят. Портной срывает все новые и новые цветы, все пестрее у него букет, не может нарадоваться, и сам весь он разукрасился цветами. Мастер забирается все выше, оставив друга далеко позади. Если не окликнуть его, так один и уйдет.