Мать ветров

Тяжелый теплый сверток лег в руки так, как будто они были предназначены друг для друга: строптивый детеныш и ее объятия. Тихонько напевая одну из мелодий Уго, девушка вернулась к окну. Очередной раскат грома кроха все равно услышит, зато шелест дождя станет для нее еще одной колыбельной. Маленькое смуглое личиком сморщилось, предвещая недовольный крик, но вдруг разгладилось, а Кончита вспомнила недавно слышанные стихи... И мелодия пришла сама.

Услышав тихий плач, свернула я с дороги,

и увидала дом, и дверь его открыла.

Навстречу — детский взгляд, доверчивый и строгий,

и нежность, как вино, мне голову вскружила.

Запаздывала мать — работа задержала;

ребенок грудь искал — она ему приснилась —

и начал плакать... Я — к груди его прижала,

и колыбельная сама на свет родилась.

Кончита опустилась на лавку, и тут же на ее бедре образовалась пара мягких лапок с деликатно втянутыми когтями. Баська потопталась немного, свернулась рядом с подругой хозяина и на пару с затихшим ребенком прислушалась к песне.

В окно открытое на нас луна глядела.

Ребенок спал уже; и как разбогатела

внезапно грудь моя от песни и тепла!

А после женщина вбежала на крыльцо,

но, увидав мое счастливое лицо,

ребенка у меня она не отняла.******

Три года. Долгих три года жизни без мечты, без будущего, нет, не будущего белой земли, а своего, маленького и дышащего. Но разве она хотела так много? Всего лишь укачивать своего ребенка, рожденного от любимого человека, а не чужую обворожительную девчушку, которая во сне смешно причмокивала пухлыми губками. Всего лишь.

Кажется, сердце остановилось, когда сквозь стук капель о листья под окном она услышала знакомые голоса. А потом дверь в хижину распахнулась, и на пороге появился огромный, темный, мокрый до нитки, со слипшимися в мелкие колечки черными локонами и широкой ласковой улыбкой, ее — Милош.

Даже с детства закаленного великана порядком потрепал долгий переход через сельву и зарядивший к вечеру ливень. Спасали только спутники. Менее крепкого Гая приходилось то и дело поддерживать, а порой и перетаскивать на себе через особо топкие места, зато время от времени он принимался сыпать плоскими грубоватыми шуточками, и идти становилось легче. Уго, казалось, был то ли вытесан из камня, то ли вырезан из ипе, разве молчал еще больше обычного, что прежде Милош полагал попросту невозможным.

Поэтому темно-розовая в дождливых сумерках стена трицвета подарила совершенно детское предчувствие волшебства. Лекарь коротко, пожалуй, даже небрежно поздоровался с вышедшим из-под навеса братом ордена, спросил, добрались ли до деревни Кончита и Шеннон, и в несколько широченных шагов дошел до двери.

В комнатке с привычно низким потолком гостеприимно рыжело пламя в очаге, а рядом с ним — космы Шеннона, который помешивал что-то ароматное в котелке. Тут же, на земляном полу, устроилась девочка, рисовавшая ножом на коре. И у окна, на лавке, почти черная в полумраке, озаренная каким-то внутренним светом — Кончита. Тугие косы, строгое задумчиво лицо, обращенное к сладко сопевшей у нее на руках малышке. Чужой малышке.

— Мяу! — и, конечно же, Баська, которая беззвучно спрыгнула на пол и теперь уселась у его ног в ожидании законного, неприлично запоздалого поглаживания.

Через четверть часа все трое вымокших насквозь путников сдали свою грязную, пропахшую потом одежду Кончите и с удовольствием облачились в штаны и рубашки Шеннона и доброго хозяина. Суп единодушно признали готовым — горячее, значит, съедобно — и расселись на полу возле очага. За неимением достаточного количества лавок.

Гай пространно, красочно расписывал свое отношение к лианам, корням, которые непристойно поднимались от земли аж до колен, паукам, змеям, муравьям, чавкающей земле, слишком частым дождям и слишком палящему солнцу, чересчур неприступным девушкам-рохос, а также их мужьям, что истолковывают некоторые его жесты и взгляды чересчур буквально.

— Не каждый мужчина стремится стать оленем, — подал голос Уго. Впервые за весь вечер.

— Да я ж! Да ни за что! — задыхаясь от праведного гнева, воскликнул Гай.

— Тебе напомнить, за какое именно «ни за что» ты ее хватал? — ехидно предложил Милош. Кончита под боком и Баська на коленях активно заворочались, намекая, за что именно их обеих неплохо бы схватить.

Шеннон заржал, выплескивая на рыжую щетину полупрожеванные бобы. Кончита сделала страшные глаза, призывая друга к порядку. Пусть годовалая малышка и спала уже в соседней комнате, но смех нерея вполне могли услышать и на другом конце деревни.

В дверь постучали, коротко, но очень громко.

— Плохо дело, — покачивая седой головой, произнес вошедший в комнату знахарь. — У Риты огненная лихорадка.

Унылые дождливые дни сменились безжалостной жарой. За четыре дня с теми же симптомами, что и Рита, свалилось еще шестнадцать деревенских, включая троих детей. Наутро после страшного известия Милош попросил Уго проводить Шеннона и Гая до ближайшего поселения. За три года матросы «Гринстар» не раз сталкивались с тем, что они переносят местные заболевания гораздо тяжелее рохос. Что уж говорить о таком недуге, как огненная лихорадка?

Молчаливый рохо подумал несколько мгновений, кивнул и собрался было заняться сбором еды в дорогу, когда со двора послышалась приглушенная нерейская ругань. Шеннон втащил в хижину дрожащего от озноба Гая. Серые смешливые глаза бывшего циркача уже затянуло мутной пленкой болезни.

Укутав друга в теплое пончо и ожидая, пока заварится снадобье из листьев светоча, Милош мучительно размышлял, что же делать с Шенноном. Отправить его прочь из Альчикчик, пока не поздно? Но если Гай, не подходивший накануне вечером к Рите, занемог, то Шеннону, который приволок его в дом, опасность грозила с еще большей вероятностью. Или нет? Услать его подальше — а вдруг свалится в пути на плечи Уго? Да еще вместе с самим Уго... Оставить здесь, чтобы захворал наверняка? Зато под присмотром двух лекарей...

— Не морщи лоб. Я никуда не пойду, — объявил Шеннон, вытряхивая друга из раздумий.

На следующий день он метался в бреду рядом с Гаем.

То, что Уго сообщил Милошу и Кончите на развалинах Эцтли, оказалось не легендой, а самой доподлинной правдой. Листья сердце-цвета и впрямь обладали целительной силой и лечили они не только огненную лихорадку, но и другие, не столь кровожадные, зато довольно мерзкие заболевания. Однако на то, чтобы выяснить, что нужны именно листья, как их сушить, с чем смешивать и с какой частотой подавать, ушло около двух лет. Сам Милош ни разу не сталкивался с эпидемиями, но ему передавали через связных Hermanos, что в нескольких деревнях удалось сократить смертность до двух человек на десяток, а в одной — аж до одного. И эти цифры стали, наверное, самым дорогим подарком ему от жизни — после рождения Али и Саида.

В знойном, гудящем от назойливых насекомых воздухе Альчикчик эти счастливые цифры повернулись к нему жадным, дышащим смертью оскалом. В деревне проживало около ста двадцати человек, взрослых и детей. При самом лучшем исходе погибнут двенадцать, при худшем — двадцать четыре. Двадцать четыре! Уже заболели Гай и Шеннон, а Кончита, его Кончита крепко обнимала Риту в первые часы заболевания. Пока его paloma держалась, но... Но.

Посоветовавшись со знахарем, они решили собрать всех заболевших в двух хижинах. Попробовали было запретить визиты родственников, но деревенский совет взбунтовался, хотя требования лекарей являться лишь бездетным родичам, не подходить близко к хворым и не касаться их решили соблюдать.