Мать ветров

— И тебе доброго здравия, Хорек! — улыбнулась Зося и отвесила легкий поклон. Кивнула Марлен, мол, все в порядке, свои.

С обезображенного ожогом лица сползла лихая улыбка, и главарь шайки спросил уже тише и серьезнее:

— Жив твой Саид? А то нашептали мне, мол, в Болотище саорийца ранили, двоим вашим бошки посносили.

— Жив, но досталось ему здорово.

— Вот ведь... То в первую встречу сынку твоему за отца сочувствовал, теперь ты от меня соболезнования принимай за порубленных. Зося, вы там кончайте что ли помирать, никакой радости мне нету так-то с тобой здоровкаться!

— Мы постараемся, — честно пообещала командир, с благодарностью, уже гораздо ниже кланяясь разбойнику. Махнула рукой в сторону арфистки: — Знакомься, это Марлен, наше прибавление. Марлен, это Хорек, я тебе про него говорила. Если что, в помощи друг другу мы не отказываем, — снова повернулась к обожженному: — Ну, выкладывай, а то неровен час, из седла от нетерпежу выпрыгнешь. Какие у тебя новости?

— А новостей у меня аж целых две штуки! Ну, значит, первая. Про беглых с Болотища. Давай не будем ругаться, командир, миром все решим, а? Семеро из них к нам драпанули. Я отказывать не стал.

— Так правильно не стал, — пожала плечами Зося. — Мы помогали болотным, но они нам не подчиняются. К сожалению, потому что хорошо бы резни этой бестолковой не было. Ну, лучше пусть они с тобой мудаков жирнопузых грабят, чем с другими бандами кого ни попадя потрошат. А вторая новость?

— Ооо, это по вашей, фёновской части. Мы в политику носа не пихаем, а тебе любопытно будет. Давеча в какой-то деревне под Шварцбургом парнишку цапнули. То ли кощунствовал, то ли богохульствовал, хрен разберешь, мне жрецы не докладывали. Так вот. По решению суда кинули его в тюрьму на пять лет. Пока что, на исправление. Коли не передумает, срок продлят. Как вам, красавицы?

— Не сожгли?! — хором ахнули обе женщины.

— Не-а, — торжественно просиял Хорек.

Зося и Марлен переглянулись. Им, кажется, очень повезло, что в Блюменштадте они собирались побеседовать сразу с двумя нужными людьми.

— Спасибо за информацию, Хорек, ты не представляешь, как вовремя. Только не обессудь, торопимся мы. А то б еще побалакали. Но ты скажи: не надумал хотя бы с самыми близкими своими товарищами в нашу сторону повернуть?

— А ты не надумала у нас кой-чего перенять, Зося? Ваш лагерь для нас закрыт, но у себя в гостях я тебя запросто приму. Перемены у нас, меньше по дорогам шаримся, больше ремесла всякого, хозяйство побогаче стало. Дитенок первый народился. Что скажешь?

— Как только освобожусь, непременно загляну.

Трактир при гостинице Блюменштадта под претенциозной вывеской «Золотая роза» и в самом деле соответствовал своему названию. Полы были натерты до блеска, со столов расторопные служанки то и дело вытирали пролитые напитки, свечей горело раза в два больше, чем в более скромных заведениях, над камином красовалась картина с изображением упомянутой розы, и ни эль, ни вино водой хозяин не разбавлял. Разве что по просьбе отдельных посетителей, и тогда напиток назывался не «что за помои ты подаешь честным людям, скотина», а гишпритц.

Как раз его-то и заказала себе молодая госпожа, чьи роскошные каштановые локоны выгодно переливались в свете многочисленных огоньков. Элегантное дорожное платье вишневого цвета, крупный темный янтарь на золотой цепочке и безупречные манеры выделяли ее даже среди прочих, весьма приличных гостей. За тем же столом, напротив девушки расположилась особа не менее примечательная. Это был, судя по черному, расшитому золотом и пурпуром, одеянию, старший жрец. По слухам, аж из самого Йотунштадта. Сходство черт обоих постояльцев и деликатности в каждом жесте не оставляло сомнений в том, что они являлись родственниками.

— Ба! Ульрих, Камилла, дорогие мои родственники, которые ненавидят меня чуть меньше, чем все остальные!

Хозяин за стойкой невольно поморщился от красивого, мелодичного, но неприлично громкого для его заведения голоса. И его буквально передернуло, когда он увидел его обладательницу, тоже с фамильными чертами лица и каштановыми локонами Баумгартенов, но в простой до непристойности одежде.

— Яблочного пирога, голубчик, и каких-нибудь трав. Ромашка, мята, что там у тебя имеется? — проходя мимо стойки, бросила посетительница.

— Сударыня не изволит отведать вина? — лицо хозяина здорово вытянулось, видимо, при мысленном сравнении цен за хмельное и за травы.

— Сударыня менестрель, а от вина у нее голос становится, как у старого подзаборного пьяницы, — передернула плечами Марлен и нахально устроилась за столом рядом с Камиллой, которая невольно отодвинулась от нее, смерив тетушку скорбным взглядом. Арфистка грустно улыбнулась девушке и покачала головой: — Все еще злишься на меня за Герду, пташка? Понимаю и даже не прошу у тебя прощения. Самой до сих пор... — и женщина сглотнула, будто сдерживая подступившие слезы.

Добросердечная Камилла и милосердный жрец Пламени со свойственной им мягкостью приняли в свою компанию женщину, которую остальные представители их благородного семейства вряд ли стали бы терпеть после безобразного скандала в замке барона Фридриха. Светская беседа неспешно текла час, и другой, и молодую баронессу откровенно начало клонить в сон. Марлен вызвалась проводить любимую племянницу до комнат, а после пообещала вернуться к преподобному Ульриху.

— Так, пташка, молчи и слушай, — зашептала арфистка, придержав девушку в темном углу на втором этаже гостиницы. — В комнате тебя ждет гостья. Ты должна ее выслушать. Вреда тебе не причинят, если ты не вздумаешь закричать. А лучше не кричать, поверь мне, потому что стрела впорхнет в окно быстрее, чем к тебе примчится наш расторопный хозяин. Ты меня поняла?

— Марлен... — побелевшими от страха губами едва выговорила Камилла.

— И она кое-что расскажет тебе о Герде. Ступай, голубушка.

Молодая баронесса совсем потерялась после трех стаканов гишпритца, встречи с тетей, которой не могла простить легкомысленное нежелание брать сопровождающих, из-за чего в беду попала ее любимая служанка, и по которой тем не менее ужасно скучала, и жуткой угрозы, смешанной с предчувствием доброй вести. Не чуя под собой пола, она шагнула в свою комнату. Чья-то рука чуть слышно закрыла дверь на задвижку. Камилла обернулась, готовая к любым ужасам, — и тихо рассмеялась, увидев знакомое лицо.

— Лючия?

— Здравствуй, Камилла, — приветливо улыбнулась ей невысокая зеленоглазая женщина. — Присаживайся, нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Но для начала: твоя Герда жива и шлет тебе привет, — с этими словами гостья протянула баронессе льняную тряпицу, в которую были завернуты три пирожка. Именно такие, какие несколько раз пекла для нее пепельноволосая служанка.

Следующие — полчаса? час? — показались Камилле адом. Она слушала, зажимая рот рукой, уже не пытаясь унять колотящееся сердце, на грани обморока, слушала, не желала верить — и не могла не поверить. Те мельчайшие детали, взгляды брата, неловкие движения Герды по утрам, то, как она порой держалась за поясницу, синяк у нее на лице, будто бы после случайного падения во дворе, шепотки прислуги, удивительное сходство одного новорожденного в семье двух дворовых с их хозяевами... Ее героический старший брат, так славно сражавшийся под знаменами князя, оказался самым обычным насильником.