Мать ветров

Далее следовали подробные, с цифрами объяснения: во сколько обходится деревенским содержание чудесной оранжереи госпожи Амалии, какой оброк пришлось заплатить крестьянам, чтобы обеспечить Георга его роскошными доспехами, за какие провинности высекли одного крестьянина так, что он на третий день после порки скончался, оставив после себя вдову и пятерых детей, куда продали молоденькую крепостную, оторвав ее от родителей, чтобы Камилле подарили на день рождения рубиновое колье...

— А на представлении у девочек господина Теодора мальчонка умер, прямо на сцене, от голода, — вдруг вспомнила баронесса. Она знала, конечно же, знала о том, что крестьяне отца работают, обеспечивая господ всеми благами, а взамен получают защиту того же Георга, всегда готового надеть рыцарские доспехи. Только вот последняя крупная война прокатилась по Грюнланду еще до ее рождения, а Герда ложилась под ее брата всего несколько месяцев назад.

— Марлен правду о тебе сказала. У тебя доброе сердце, милая, — ласково промолвила Лючия, пожимая дрожащую ледяную кисть девушки. — Ибрахим тоже лишь хорошее о тебе говорил. Говорил, что ты отличаешься от прочих аристократов своей чуткостью, неравнодушием к тем, кто ниже тебя, отсутствием презрения к слугам. Ты даже согласилась поцеловать простого лекаря, его происхождение не было для тебя помехой, верно?

— Ибрахим? Он поделился с Вами? — пролепетала Камилла, окончательно теряясь... И вдруг все встало на свои места. Девушка взяла себя в руки. — Вы — не ромалийская аристократка Лючия, а Ибрахим — не обычный лекарь. Вам обоим что-то нужно было в доме моего отца, и мой обморок в библиотеке — не случайность.

— Да. Что именно, увы, не могу тебе сказать, определенные документы. А Ибрахим... Не сердись на него за то, что он выдал тебя мне. Он не относился к той категории мужчин, которые на каждом углу трепят о своих победах над женщинами. Он... он просто был моим мужем, и у нас никогда не было друг от друга секретов.

— Постойте, Лючия! Не относился? Был? Это значит...

— Его не стало через несколько недель после того, как он покинул ваш замок. Он заступился за крестьян, которым угрожали высокородные подонки вроде твоего братца. Он убил четверых, а пятого — тоже. Ценой своей жизни.

Иссиня-черный шелк изумительных локонов, смуглые теплые руки, медовый взгляд единственного глаза в обрамлении пушистых трепещущих ресниц, мягкие, умелые, умопомрачительно нежные губы, ее тайная, сладкая, запретная любовь. Больше года она обожала мертвеца и всю жизнь почитала насильника. Скольких разрушенных семей стоил ее редкий, сказочно прекрасный янтарь?

Безупречная аристократическая выдержка наконец-то изменила молодой баронессе. Камилла разрыдалась, спрятавшись в объятиях вдовы своего любимого человека.

Пожалуй, эль и вино можно было назвать своеобразными эликсирами равенства. Марлен косилась на гостей за соседними столами, которые в начале вечера щеголяли изысканными фразами, а сейчас мало чем отличались от ремесленников, надиравшихся в кабаке в паре кварталов от «Золотой розы».

Ее же собеседник, преподобный Ульрих отведал совсем иного эликсира и постепенно, отвечая на вопросы родственницы, приближал ее к разгадке тайны неслучившегося сожжения.

— Признаться, милая кузина, наш тогдашний спор с тобой и дорогим Фридрихом заставил меня крепко поразмышлять по дороге в столицу. Ты помнишь, какая была весна, унылая, тоскливая. У меня на душе тоже сделалось тоскливо, когда я вспоминал горький дым костров. В итоге на соборе я выступил с пылом, совершенно мне не свойственным. Вы, сами того не зная, затронули мои сокровенные думы, и я просил собор заменить сожжение заключением если не для магов, то хотя бы для обманутых и заблуждающихся, предоставить им время для исправления. Вместе со мной о том же молили и еще семеро старших жрецов.

— И как, верховный жрец к вам прислушался? Я вот не слышала, чтобы в послании собора упоминалась отмена сожжений.

— Видишь ли, Марлен, — доверительно зашептал Ульрих, и в золотисто-карих его глазах она приметила тот же лихорадочный блеск, что и в глазах Саида, когда того напоили мандрагоровым зельем. — На соборе произошел неожиданный казус. Ты что-нибудь слышала о роннском ужасе?

— Кажется, — арфистка рассеянно покрутила в руках пустую чашку, будто бы вспоминая то, о чем знала и раньше, и о чем во всех подробностях недавно поведала ей Зося. — Лет десять назад в Ронне собирались сжечь ведьму и охмуренного ею мужчину, но в город явились четверо демонов и устроили там резню вместе с сожжением жрецов. Ты об этом?

— Да, — понизив голос до предела, ответил преподобный. — Грядущей осенью как раз исполнится десять лет со дня этого кошмара.

— Вы на соборе решали, как отметить эту скорбную дату?

— Не мы. К нам явился жрец, единственный выживший в тот день. Говорили, что он пролежал в горячке целую неделю, его долго лечили от ожогов, а после он отправился в Волчьи Клыки — замаливать грехи и прислушиваться к богам. Говорят, будто бы он жил аскетом в полном одиночестве в течение восьми лет, питаясь неведомо чем, и обрел силу прорицать и исцелять. У нас на глазах он избавил от головной боли личного помощника верховного жреца.

— Хоть какой-то толк от роннского ужаса. А предсказания ему удаются?

— Пока неизвестно. Но он предрекает нам повторение этого ада на земле спустя десять лет день в день, но не только в Ронне. Он считает, что то было предупреждение, кара богов за чересчур буквальное понимание роли Милосердного Пламени в спасении заблудших душ.

— Пожалуй, неприятно будет, если каждый верующий в Грюнланде свяжет отмену части сожжений с тем, что орден перетрухнул из-за событий десятилетней давности, — с пониманием кивнула Марлен.

— Куда неприятнее будет, если кто-то, вообразив себя орудием богов, попытается самостоятельно осуществить пророчество, — пугаясь собственных слов, добавил побледневший Ульрих. — Поэтому решение и отсрочили до лета, чтобы никто не мог связать между собой эти два факта.

— Логично. Думаю, тебе известно мое мнение. Я рада тому, что часть бедолаг получит шанс выйти на свободу, хотя... какие там еще условия в тюрьмах... — эликсир эликсиром, но откровенно допрашивать кузена не стоило, поэтому арфистка быстро соображала, что бы еще ляпнуть, дабы вытянуть хоть капельку лишних сведений. — Зато воинам ордена, должно быть, приятнее сопровождать осужденных в острог, а не на костер. Воняет меньше, от воплей уши не закладывает.

— Благодаря любезности его величества часть функций воинов ордена возьмут на себя воины короны и городская стража, а освободившиеся средства мы сможем пустить на нужды призрения, — с довольной благостной улыбкой объявил старший жрец.

— Хм. Действительно любезно.

Этой звездной ночью подпольщики могли бы и не разводить костер. На привале и без того сделалось жарко, как в печке. Если по пути в Блюменштадт они разделились, и тени отправились вперед, дабы занять выгодные позиции в соседних с «Золотой розой» зданиях, то обратно отправились дружной толпой и теперь бурно обсуждали раздобытые Марлен сведения.

— А-ха-ха, его величество любезно предоставляет ордену своих собственных вооруженных людей, дабы избавить жрецов от бремени лишней власти! — веселилась арфистка. — Нет, ну каков королек наш! Всерьез занялся объединением страны под своим заботливым крылышком.

— Вспомните указ об отмене жалоб крестьян, — рассудительно заметил Арджуна. — Еще один кирпичик в здании абсолютной власти.

— Да, это лыко в ту строку, — кивнула Зося, выкатывая из углей готовую картошку. — Однако паршиво выходит, ребята. С одной стороны, отмене сожжений мы можем только радоваться. Кроме того, мы верно сделали ставку на то, что стоило добиваться от Фридриха влияния на собор через его кузена, а не на Теодора. В нынешних условиях Теодор пошлет куда подальше своего друга да и все. Крохотный, а все-таки вклад у нас в это дело имеется. С другой стороны, к низшим сословиям беда с другого боку подкатывается, с королевского.