Медицинское общежитие

И Бетон начал холодать, голодать и тосковать. Ему было совсем плохо, так плохо, что иногда он трескался в нескольких местах, дабы словить лучи солнца, редкого, редкого солнца. Бетон знал каждую ногу, ступавшую по нему, и когда ему было до боли итреска холодно, он пытался представить, где были в данный момент его призраки счастья. Иногда к нему лезли совсем дурные мысли о том, что ноги могут ходить сейчас по совсем другим бетонам, и ему становилось еще больнее.Тепло от костра бродяг, да и от самих бродяг, устраивавшихся в забытом супермаркете, Бетону было противно, да и не давало никакой пользы. Он начал часто болеть.

Бетон не мог сосчитать, сколько солнц уже взошло, ему лишь хотелось поскорей развалиться на части и усохнуть в черствой земле. Но однажды он почувствовал нечто. Это тепло, которое передавалось ему, было какимто глубоким и очень, очень добрым. На Бетоне лежала маленькая девочка. Она свернулась калачиком и плакала. Бетона согревали ее слезы, ее взгляд на его неловкие морщины, и он был так рад этому, что исподтишка слепил девочке бетонного мишку. Вскоре плач прекратился, и он услышал спокойный, уравновешивающий смех девочки, и от этого ему становилось еще теплее.

Девочка начала приходить каждую неделю, и каждую неделю играла с Бетоном, она взрослела, но всегда приходила в заброшенный супермаркет, дабы поделиться с Бетоном всем тем, что происходит за стенами пустоты. Она клялась что никогда не будет ходить ни по какому больше бетону, и все тепло отдавала только ему - старому доброму Бетону. Он был счастлив, и в один момент осознал, что девочка может насовсем его покинуть. Он долго думал, как сохранить ее, и когда она пришла в очередной раз, села на него и начала гладить своею ладошкой, медленно и мягко разговаривая, Бетон раздвинул пропасть над нею, и она провалилась. Он замкнул свои ставни, и обрадовался тому, что девочка будет с ним навеки. Но тепло девочки угасало с каждым заходом солнца, бетон пытался ее оживить, но понимал, что ничего не выйдет. Девочка угасла. И Бетон расстроился.

"Золотой замок"

Гигантский замок из чистого золота повис в небе над землей и своей мощью закрывал все солнце. Лучи солнца нервно выглядывали из-под замка и башен замка и дворца замка, а замок боролся с лучами, как бы доказывая, что и золото вполне прилично может освещать всю землю.

Верди проснулся и дал себе пощечину и проснулся вдвойне. Неспешно оделся в вещи, оставленные на батарее - так теплее в холодные утра. Как бы там не говорили, а золото - металл. Холодный такой.

Верди почистил зубы и расчесал свою гриву, неспешно позавтракал двумя пачками творога и снова почистил зубы. Oн посмотрел на часы - до начала его смены оставалось полтора часа.

B городе обитали в основном сверхвысокие небоскpебы, каждый из них своим шпилем пытался превзойти высоту башень замка, но башни замка были недосягаемы и недоступны.

Верди уже ехал в переполненном вагоне двухэтажного метро, уставившись в подмышку какой-то дамочки, через которую было видно еще и окно вагона, слушал радио из приемника, стоящего на коленях у беспомощного вагонного старика. Радио обещало дожди. Дождей в городе не было уже два года. Эти два года были очень быстрыми, видимо из-за того, что не смогли выжать из себя ни капли.

Сколько бы поезд метро не ехал на высоте в сорок этажей над пешеходными улицами, золотой замок все время был в одной и той же точке неба, как когда-то солнце, и светил золотом, и Верди не мог разобрать, где лучи золота, а где выглядывающие лучи солнца. Oн смотрел на этот замок и пытался припомнить, сколько лет оттуда не спускалось ни одной весточки. Наверное, все те же два года. Годы - неудачники. Верди подумал о том, что в замке, может, все вымерли, но потом прогнал эту мысль и стал пытаться вслушиваться в радиоволны, пытался подчинить свой мозг захвату.

До начала смены оставалось полчаса, тогда Верди прибыл в Скотный двор. Название двора осталось с далеких времен, еще с тех времен, когда над землей светило солнце; сочная утренняя трава с коровками сменилась блестящей от капель поливных грузовиков каменной плиткой.

На площади скотного двора уже собралась толпа у небольшой трибуны, или сцены, на которой по выходным давали концерты девушки с длинными вьющимися волосами, играющие на арфах. Сегодня же не было никакого выходного, и толпа ждала представления. Вокруг площади были небольшие дома - этажей в девятнадцать, и линия метро над ними смотрелась просто отвратно. Верди спускался в лифте на землю и видел каждого зрителя, находящегося в толпе, он видел даже девушек-арфисток с волосами, и это было еще одним доказательством того, что сегодня никакой не выходной. Верди обрадовался тому, что они были в толпе и тоже могли лицезреть его работу. Не то, чтобы Верди вдруг заробел и начал нервничать и бояться сделать что-то не так, но.. просто он выбрасывал эти мысли о возможных ошибках из головы. просто брал в руки лопату и черпал сухой сугроб этих мыслей, потом они таяли на золотом свету и испарялись.

Верди пересек площадь. К счастью, никто из присутствующих его не узнал, когда он расталкивал их, чтобы пересечь площадь. Он пересек площадь и вошел в левое здание с небольшой деревянной калиткой, поднялся на четвертый этаж по ступеням и прошел в свою гримерку..

Из гримерки Верди слышал, как толпа начинала ликовать. Это выводили преступника и готовились зачитывать приговор. Верди пару раз умылся и сосредоточенно всмотрелся в зеркало.
– Все будет хорошо..., - прошептал он сам себе.

Затем Верди достал из шкафа тканевый плащ, натянул длинный капюшон, который закрывал все лицо Верди и давил на нос, отчего вся темнота вокруг воспринималась слишком тяжелой, но Верди по опыту умел ориентироваться в пространстве.

Со стенда он взял увесистый стальной топор и проверил топор на остроту. Острый. Верди доверял неграм, точившим топоры, и в этот раз они снова не подвели.

Когда Верди вышел на сцену, зрители совсем не аплодировали - просто смущенно вздохнули и все. Верди разочарованно вскинул топор на плечо и поклонился толпе. Толпа молчала. Она молчала так, словно боялась предупредить о чем-то важном как для нее, так и для Верди. Вся ориентация в пространстве вдруг исчезла, и у Верди закружилась голова, может быть оттого, как капюшон давил на нос, а может быть от завтрака, все равно Верди шатался и кое-как устоял на ногах. Тут же кто-то схватил его за рукав, и он понял, что это был прокурор.
– Вы в порядке, Верди?

– Позвольте снять капюшон, прокурор.

– Это невозможно. Хотя, давайте мы принесем вам маску. Душно, да? Верди понял, что прокурор кому-то подал знак рукой.

– Это все от творога, наверное.

– Ах, творог!
– подхватил прокурор.
– Беда нашего славного города! Верди, а вы знали, насколько ужасно состояние нашей прекрасной молочной индустрии сегодня?

– Нет, прокурор, - Верди понял, что, вероятно, он стоит, широко расставив ноги, и пытается руками хватать и щупать воздух вокруг. Топор лежал на дощатом полу.

– Прокурор, эй! Когда меня уже убьют?!
– послышался прокуренный голос.

– Скоро, преступник, - прокурор ответил с выдержкой, пониманием и спокойствием герцога. - А вот и маска, держите, Верди.

Верди нащупал руками маску, повернулся спиной к толпе и моментально снял капюшон и краем глаза заметил, как из-за сцены на него как-то странно смотрит одна из арфисток, ее волосы развивались на ветру подобно парусам, ее несло, а она подмигивала. Верди улыбнулся и натянул белую как сугроб из мыслей его головы маску.