Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Присутствующие молчат.

Спустя несколько минут я прощаюсь с ними и, сопровождаемый Сеоевым, иду в район железнодорожной станции, где расположены американцы.

Майор Стенли оказался добрым и приветливым малым.

— Я рад, сэр, что вы забираете, наконец, эти мешающие мне грузы… Ведь я неоднократно сообщал в управление о том, что они без толку занимают место в моих складах.

— Но ведь мы дважды настоятельно требовали их…

— Что за чертовщина! — удивился Стенли. — Ну, и что вам ответили?

— Нам ответили, что грузы бесследно затерялись в пути.

— Безобразие! Я все время бомбардирую их рапортами о том, чтобы грузы отдали вам. Ведь у меня же места не хватает для прибывающих грузов, а тут целых двадцать восемь вагонов торчат почти пятьдесят дней.

— Как двадцать восемь? По нашим сведениям, их двадцать два, — сказал я.

— Казенных двадцать два, но ведь там еще шесть вагонов консервированного молока, бекона, сахара и шоколада для эвакуированных детей Сталинграда. Все это куплено на добровольные пожертвования граждан Нью–Йорка, восхищенных героизмом ваших солдат.

— Вот как!.. Я даже и не знал об этом.

— Как же! Эти шесть вагонов не входят в число казенных, оплачиваемых доставок, но они мне, американцу, дороже, чем весь остальной груз… Ведь это теплое рукопожатие дружеской руки, — сказал Стенли.

— Мне тоже. Я растроган, узнав об этом прекрасном, дружеском даре, — пожимая ему руку, сказал я. — И эти вагоны тоже хотели передать жандармскому управлению Ирана?

— Представьте себе, да. Но тут уж я воспротивился и написал через голову моего начальства доклад непосредственно генералу Чейзу. Я писал ему, что военные грузы управление вправе переадресовывать кому вздумается, но частный дар граждан Нью–Йорка не подлежит таким экспериментам.

— И что же вам ответил Чейз?

— Пока ничего, но я думаю, что ваш приезд и вызван именно моим докладом. Разве это не так? — удивился майор.

— Почти так. Генерал Чейз говорил мне о всех советских грузах, задержанных здесь, вероятно, включая в их число и эти подарки.

Ночевал я у майора, Сеоев, быстро сдружившийся с ординарцами Стенли, расположился рядом со мной. Наутро я ознакомился с грузами и всей документацией на них. Все было в целости и оказалось лучшего, самого высшего качества.

К вечеру пришла наша грузовая машина, и через день мы, присоединив к вагонам паровоз, медленно отошли от станции Султан–Абад, направляясь к Тегерану.

Поезд из двадцати восьми груженных товарами вагонов охранял взвод американских и шестеро советских солдат.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Спустя сутки английского пленного снова вызвали на допрос.

— Ну, как отдыхали? Как кормили вас, нет ли жалоб? — приветливо сказал полковник, показывая рукою на стул.

Англичанин сел, закурил из придвинутого к нему хозяином портсигара и, пуская колечко дыма, сказал:

— При всем желании жаловаться не могу. Кормят отлично, табаку и папирос много, вот разве только лишение свободы немного томительно…

— Что делать, что делать! — разводя руками, сказал полковник. — Печальная необходимость, но, как я вам и обещал, это продлится еще день–другой… Потерпите немного. Кстати, знаете ли вы, что господин Сайкс уже несколько дней как выбыл из Москвы?

— Из Москвы… выбыл?.. — медленно повторил Смит.

— Если бы не эта неожиданность, то мы уже сегодня освободили бы вас, — словно не слыша его слов, продолжал полковник.

— Куда уехал Сайкс? — перебивая его, взволнованно сказал англичанин.

— Сейчас скажу, — роясь в бумагах и как бы не находя нужной, ответил полковник. — А–а, вот она, радиограмма: «К сожалению, помочь в этом деле не можем запятая так как мистер Сайкс восемь дней назад отбыл через Иран на родину точка»… — прочел полковник, поднимая глаза на «Смита». — Да, в этом деле помочь не может запятая, — снова сказал он, — так что выходит вам точка.

— Я не понимаю вас… о какой точке, о чем вы говорите? — поднимаясь с места, сказал Смит.

— А это в русском языке есть такое выражение: «Вот в чем запятая». Может, слышали? Нет? Это так говорят, когда на пути встает непреодолимое затруднение, как, например, сейчас у вас. Да вы присядьте, не надо волноваться…

Смит сел, не сводя глаз с полковника.

— А слово «точка» означает — конец. То есть положение, при котором все понятно, и продолжать дальше игру не следует. Лишняя трата нервов и времени.

Смит спокойно выслушал полковника и только сильней затянулся папиросой.

— Не понимаю, о чем вы говорите, господин офицер?

— О вас, дезертире, бежавшем после ряда совершенных преступлений к немцам!

При этих словах Смит улыбнулся.

— К немцам? Я бежал к немцам? Вы шутите, господин офицер! Наоборот, я бежал от них к русским… Я — офицер Британского королевского воздушного флота…

— Может быть, может быть, — равнодушно согласился полковник и нажал кнопку звонка. — Попросите ожидающих, — сказал он вошедшему солдату.

Смит не без тревоги посмотрел на дверь.

В комнату вошла женщина в форме лейтенанта административной службы.

— Садитесь, пожалуйста, сюда, — указывая на кресло, стоявшее против Смита, сказал полковник.

Женщина поклонилась и села.

— Поговорите, прошу вас, с вашим соотечественником и, кажется, даже согражданином. Ведь вы из Соутгемптона? — сдерживая улыбку, протянул полковник.

— Да, я оттуда, — сказала женщина и, повернувшись к Смиту, спросила: — А вы тоже из нашего города?

— Я уже говорил на допросе, что я из Соутгемптона, летчик, что отец мой — крупный коммерсант Смит и что я служил офицером на аэродроме Лайон…

— Кстати, скажите, пожалуйста, к какому графству приписан наш Соутгемптон? — тихо спросила женщина.

— Графству? А черт его знает к какому, кажется, к Дерхему или Кенту… разве это существенно? Откуда я могу это знать? — сверкнув глазами, сердито сказал Смит.

— Нет, это важно, это знает каждый соутгемптонец, так же, как и всякий другой англичанин, приписанный к какому–нибудь графству. Это необходимый штрих каждого гражданина Великобритании. Кстати, Соутгемптон всегда, уже сотни лет, как находится в графстве Уиндзор…